Плеханов Георгий Валентинович. Литературные взгляды В. Г. Белинского - Глава 4

Вернуться на предыдущую страницу

Все эти взгляды Белинского представляют собою чистейший гегелизм, взятый с его диалектической стороны, и, говоря по правде, нужно весьма основательное незнание истории новейшей философии, чтобы этого не заметить. Разумеется, переход с абсолютной точки зрения на диалектическую не мог остаться без некоторого влияния на некоторые эстетические суждения Белинского. Но в общем эти суждения почти не изменились. Возьмем хоть "Горе от ума". В письме к Боткину от 10--11 декабря 1840 года Белинский высказывает горячее сожаление о том, что он плохо отзывался об этой комедии, которую он "осудил с художественной точки зрения" и о которой он говорил свысока, с пренебрежением, не догадываясь, что это благороднейшее, гуманистическое произведение, энергический (и притом еще первый) протест против гнусной российской действительности, против чиновников-взяточников, бар-развратников, против... светского общества, против невежества, добровольного холопства и пр., и пр., и пр. {Пыпин, "Белинский" и т. д., т. II, стр. 77--78.}. Эта резкость и искренность самообличения делают большую честь Белинскому. Но они не ручаются за то, что он верно оценил свое собственное суждение о комедии Грибоедова. Поэтому припомним, что сказал он о ней в своей большой статье, написанной еще в эпоху мира с действительностью.

Он сказал, что "Горе от ума" есть явление необыкновенное, произведение таланта яркого, живого, свежего, сильного, могучего; что оно превосходно в своих частностях; что Наталья Дмитриевна с своим мужем и их взаимные отношения, князь Тугоуховский и княгиня с шестью дочерьми, графини Хрюмины, бабушка и внучка, Загорецкий - все это типы, созданные рукою истинного художника, а их речи, слова, обращения, манеры, образ мыслей, пробивающийся из-под них, - гениальная живопись, поражающая верностью, истинной и творческой объективностью; что комедия Грибоедова есть здание, построенное из драгоценного паросского мрамора, с золотыми украшениями, дивной резьбой, изящными колоннами; но что при всем том нет в ней художественной цельности, так как нет объективности, вследствие чего великолепное здание оказывается ничтожным по своему назначению, подобно какому-нибудь сараю, и критика должна признать, что "Горе от ума" есть собственно не комедия, а только сатира. Свою мысль об отсутствии художественной цельности в знаменитом произведении Грибоедова Белинский подтверждает довольно подробным разбором его на основании "законов изящного". Из этого разбора оказывается, что характеры главных действующих лиц не выдержаны и что эти невыдержанные характеры не составляют комедии своими взаимными отношениями. Действующие лица очень много говорят и мало делают. Конечно, в разговорах высказываются характеры. Но разговоры не должны быть сами себе целью. "В истинно художественном произведении действующие лица говорят не потому, что читателю или зрителю надо составить себе понятие об их характерах, а потому, что не могут не говорить по самому своему положению и по ходу действия. Так говорят, например, в "Ревизоре", но не так говорят в "Горе от ума", где действующие лица произносят такие речи, которые очень странны в их устах и которые становятся нам понятны только тогда, когда мы вспоминаем, что это говорят собственно не они, а сам Грибоедов". Белинский думает, что недостатки комедии Грибоедова обусловливаются отсутствием в ней объективности. В другом месте своей статьи он выражается еще решительнее: "В комедии нет целого, потому что нет идеи". Противоречие Чацкого с окружающим его обществом не могло лечь в основу истинно художественного произведения. Одно из двух: или в русском обществе не было кругов, стоящих выше круга Фамусовых, Тугоуховских, Загорецких и проч., или такие круга существовали. В первом случае общество было право, изгнав из своей среды человека ему чуждого: "Общество всегда правее и выше частного человека, и частная индивидуальность только до той степени и действительность, а не призрак, до какой она выражает собою общество". Во втором случае остается только удивляться, зачем Чацкий лез именно в круг Фамусовых, а не старался проникнуть в другие круги, ему более близкие и родственные. Вот почему противоречие Чацкого с обществом кажется Белинскому случайным, а не действительным. "Очевидно, что идея Грибоедова была сбивчива и неясна ему самому, а потому и осуществилась каким-то недоноском". Теперь спрашивается - как же смотрел Белинский на Грибоедова, когда миновало его увлечение Гегелем, и "философский колпак" немецкого мыслителя стал вызывать в нем даже недоброжелательные чувства. В статье "Русская литература 1841 г." он говорит следующее: "Содержание этой комедии взято из русской жизни; пафос ее - негодование на действительность, запечатленную печатью старины. Верность характеров в ней часто побеждается сатирическим элементом. Полноте ее художественности помешала неопределенность идеи, еще не вполне созревшей в сознании автора; справедливо вооружаясь против бессмысленного обезьянства в подражании всему иностранному, он зовет общество к другой крайности - к "китайскому незнанию иноземцев". Не поняв, что пустота и ничтожество изображенного им общества происходят от отсутствия в нем всяких убеждений, всякого разумного содержания, он слагает всю вину на смешные, бритые подбородки, на фраки с хвостом назади, с выемкой впереди и с восторгом говорит о величавой одежде долгополой старины. Но это показывает только незрелость, молодость таланта Грибоедова: "Горе от ума", несмотря на вce свои недостатки, кишит гениальными силами вдохновения и творчества. Грибоедов еще не был в состоянии владеть такими исполинскими силами. Если бы он успел написать другую комедию, она далеко оставила бы за собой "Горе от ума". Это видно из самого "Горе от ума": в нем так много ручательств за огромное поэтическое развитие".

Белинский говорит здесь об идее Грибоедова совсем не то, что говорил прежде. В этом отношении разница колоссальная. Но она не касается оценки художественных достоинств "Горе от ума". Оценка этих достоинств ничем не отличается от той, какая была сделана им в примирительный период. А между тем обозрение русской литературы за 1841 год писано, вероятно, около года после того, как Белинский, в письме к Боткину, сожалел о своем несправедливом отношении к Грибоедову. Но в 1841 г. новые литературные взгляды Белинского еще не вполне установились, и потому суждения, высказанные им в то время о тех или других произведениях литературы, не могут считаться окончательными суждениями. Поэтому мы укажем на статью "Мысли и заметки о русской литературе", которую Белинский написал для "Петербургского сборника", вышедшего в 1846 году. В этой статье он называет комедию Грибоедова высоким образцом ума, таланта, остроумия, гениальности, злого, желчного вдохновения, но в то же время признает ее только наполовину {Подобный же взгляд он высказывает и в одной из статей о Пушкине.}.

В суждениях Белинского о поэзии Шиллера тоже не заметно коренных изменений, хотя несомненно, что на первый взгляд и здесь дело должно представляться совсем иначе. Вспомним историю его отношений к догматическим произведениям Шиллера. Сначала он восхищался ими и всецело находился под их влиянием.

Потом он пишет: "Может, я ошибаюсь, но, право, слесарша Пошлепкина для меня выше Теклы, этого десятого, последнего, улучшенного, просмотренного и исправленного издания одной и той же женщины Шиллера. А Орлеанка - что же мне делать с самим собой! Орлеанка за исключением нескольких чисто лирических мест, имеющих особенное, свое собственное значение, для меня - пузырь бараний - не больше!" В это время он относился к "странному полухудожнику, полуфилософу" почти с ненавистью, во всяком случае с большим раздражением. После разрыва с "колпаком" он провозглашает Шиллера Тиверием Гракхом нашего времени и восторженно восклицает: "Да здравствует великий Шиллер, благородный адвокат человечества, яркая звезда спасения, эмансипатор общества от кровавых предрассудков предания!" Кажется, невозможно измениться резче в своем отношении к писателю.

Но в том же письме, из которого мы заимствовали эти строки, заключается и разгадка нового отношения к Шиллеру: "Для меня теперь человеческая личность выше истории, выше общества, выше человечества". Это прямая противоположность тому, что Белинский говорит об отношении личности к обществу по поводу "Горе от ума". Само собою понятно, что эта коренная перемена во взгляде его на личность должна была повести за собой такую же коренную перемену в его суждениях о писателях, поэтически выражавших стремления и страдания личности, борющейся с общественными предрассудками, и прежде всего о Шиллере. Белинский не возмущается теперь его драматическими произведениями, он вполне оправдывает их и даже восхищается ими, но восхищается с совершенно особой точки зрения. Он говорит, что преобладающий характер шиллеровских драм чисто лирический и что "они ничего общего не имеют с прототипом драмы, изображающей действительность, с драмой Шекспира". Он называет шиллеровские драмы великими, вековыми созданиями "в своей сфере", но тут же прибавляет, что их не должно смешивать с настоящей драмой нового "дара, и замечает: "Надо быть слишком великим лириком, чтобы свободно ходить на котурне шиллеровской драмы: простой талант, взобравшийся на ее котурн, непременно падает с него прямо в грязь. Вот отчего все подражатели Шиллера так притворны, пошлы и несносны". Это значит, что шиллеровские драмы плохи как драмы и хороши лишь как лирические произведения {Только в "Валленштейне" Белинский видел стремление к непосредственному творчеству.}. По существу этот приговор мало отличается от того, который был произнесен и так страстно повторяем Белинским в "печальное" время его деятельности. Г. П. Полевой говорит, что в это время Белинскому, благодаря его тогдашним эстетическим понятиям, "пришлось выкинуть из области поэзии всю субъективную лирику".

Но всякая лирика субъективна; по крайней мере, так думал Белинский: "В эпосе, - говорил он, - субъект поглощен предметом; в лирике он не только переносит себя в предмет, растворяет, проникает его собою, но и изводит из своей внутренней глубины все те ощущения, которые пробудило в нем столкновение с предметом". Короче, содержание лирического произведения есть сам субъект и все, что происходит в нем. Поэтому выкинуть из области поэзии субъективную лирику - значит выкинуть из нее всю лирику вообще. Но Белинскому в примирительный его период чрезвычайно нравилась лирика Гете, и "Московский Наблюдатель" напечатал некоторые превосходные переводы гетевских лирических стихотворений. Поэзия Кольцова - тоже лирическая, а Белинский всегда очень ценил ее. Выходит, что лирики из поэзии он не выкидывал.

Отрицательно относился он в эпоху примирения только к такой лирике, в которой выражалось недовольство поэта "разумной действительностью". Следовательно, только эту лирику ему и пришлось реабилитировать впоследствии. Но наши критики и историки литературы обыкновенно забывают или не знают, что, допуская правомерность элемента рефлексии в поэзии, Белинский только полнее усвоил себе эстетическую теорию Гегеля; сам он хорошо знал это. Осуждая рефлективную поэзию, он понимал, что расходится с немецким мыслителем. Защищая ее впоследствии, он ссылался на гегелеву "Эстетику" {Гегель в своей "Эстетике" в особенную услугу поставляет Шиллеру преобладание в его произведениях рефлектирующего элемента, называя его преобладание "выражением духа новейшего времени". Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души".}. Этого мало. Белинский отчасти оставался на почве гегелевской "Эстетики" даже тогда, когда нападал на так называемую теорию искусства для искусства. В своем обозрении русской литературы за 1847 год он говорит: "Вообще, характер нового искусства - перевес важности содержания над важностью формы, тогда как характер древнего искусства - равновесие содержания и формы". Это целиком взято у Гегеля.

Отношение Белинского к Жорж Занд напоминает его отношение к Шиллеру. Сначала он и слышать не хочет об ее романах, а "потом превозносит их, можно сказать, безо всякой меры {В письме к Панаеву от 5 дек. 1812 г., написанном тотчас по прочтении "Мельхиора", он восклицает: "Мы счастливцы - очи наши зрели спасение наше - и мы отпущены с миром владыкою, мы дождались пророков наших и узнали их мы дождались знамений - и поняли их" и т. д. Это поистине беспредельный}. Но за что же он превозносит их? Прежде всего за благородное негодование их автора против лжи, "легитимированной насилием невежества". Горячо сочувствуя благородному негодованию французской писательницы, Белинский анализирует и ее романы с точки зрения тех самых "законов изящного", которые составляли его неизменный эстетический кодекс. И он совсем не остается слепым к художественным недостаткам этих романов. Напомним хоть его отрицательное отношение к "Isidore". "Le meunier Angibault", "Le péché de Monsieur Antoine".

Не знаем, нужно ли приводить новые доказательства замечательной устойчивости эстетических суждений Белинского, ярче всего проявившейся в его отношении к Гоголю. На всякий случай укажем на статьи о Лермонтове. Правда, статьи эти написаны уже во время перехода Белинского с "абсолютной" точки зрения на диалектическую. Но на первой статье еще очень мало заметно влияние этого переходного времени. Белинский категорически заявляет там, что искусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности. У него выходит, что Печорин страдает только потому, что еще не примирился с этой действительностью. Г. Пыпин сказал бы, что это чистейший романтический идеализм. Но романтический идеализм не помешал Белинскому хорошо понять, с каким поэтом он имел дело. Впоследствии, совершенно перейдя на диалектическую точку зрения, он лучше понял общественное значение лермонтовского творчества, но на художественную его сторону он продолжал смотреть так же, как смотрел и прежде {Суждение его о Лермонтове лучше всего показывает, что восторженное отношение к писателю не мешало ему быть очень строгим к художественным недостаткам его произведения. Так, в одном из своих писем к Боткину, относящихся к 1842 г., он рассказывает, как он упивался "Боярином Оршей": "Есть места убийственно хорошие, а тон целого - страшное, дикое наслаждение. Мочи нет, я пьян и неистов. Такие стихи охмеляют лучше всех вин". Но в том же году и к тому же Боткину Белинский писал, что в художественном отношении "Орша" есть детское произведение и что в художественности Лермонтов уступит не только Пушкину, но даже Майкову, в его антологических стихотворениях.}. "Критика Белинского развивалась совершенно последовательно и постепенно, - говорит автор "Очерков гоголевского периода русской литературы", - статья об "Очерках Бородинского сражения" противоположна статье о "Выбранных местах" (т. е. о "Выбранных местах из переписки с друзьями" Гоголя), потому что они составляют две крайние точки пути, пройденного критикой Белинского, но если будем перечитывать его статьи в хронологическом порядке, мы нигде не заметим крутого перелома или перерыва; каждая последующая статья очень тесно примыкает к предыдущей, и прогресс совершается, при всей своей огромности, постепенно и совершенно логически"

Это справедливо; надобно было лишь прибавить, что статья об "Очерках Бородинского сражения" противоположна статье о "Выбранных местах", главным образом в публицистическом отношении.

Вернуться на предыдущую страницу

"Проект Культура Советской России" 2008-2010 © Все права охраняются законом. При использовании материалов сайта вы обязаны разместить ссылку на нас, контент регулярно отслеживается.