Г. В. Плеханов. Белинский и разумная действительность - Глава 8

Вернуться на предыдущую страницу

"В Москве в одном разговоре с Грановским, при котором я присутствовал, - говорит Кавелин в своих воспоминаниях, - Белинский... выражал славянофильскую мысль, что Россия лучше сумеет, пожалуй, разрешить социальный вопрос и покончить с враждой капитала и собственности с трудом, чем Европа" {Пыпин, op. cit., т. IL, p. 209. По словам Кавелина, этот разговор происходил через несколько лет после описанного им времени, которое относится к 1843 году.}.

Это, действительно, чисто славянофильский взгляд, усвоенный потом нашими народниками и субъективистами. У Белинского, непримиримого врага славянофилов, он мог возникнуть только как результат увлечения утопическим социализмом.

Мы уже видели, что он в своем сочувствии к угнетенным смотрел на них не как на людей, живущих и трудящихся при определенных исторических условиях, а как на совокупность "личностей", несправедливо лишенных тех прав, которые естественно принадлежат человеческой личности.

С этой абстрактной точки зрения дальнейшее развитие общественных отношений должно было представляться зависящим не столько от их собственной внутренней логики, сколько от личных свойств людей, так или иначе угнетенных этими отношениями. Диалектика должка была уступить место утопии.

С точки зрения свойств русской "личности" Белинский смотрел подчас и на будущие судьбы России. В статье "Взгляд на русскую литературу 1846 года" он говорит: "Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль". Какое же это слово? Он не хочет пускаться в мечтания и гадания на этот счет, "пуще всего боясь произвольных, имеющих только субъективное значение, выводов". (Отношение к субъективизму у него, как видим, осталось то же, какое было тогда, когда он писал статью о Бородинской годовщине).

Но ему все-таки кажется, что многосторонность, с какой русский человек понимает чуждые ему национальности, позволяет сделать некоторые предположения относительно его будущей культурной миссии. "Мы не утверждаем за непреложное, что русскому народу предназначено выразить в своей национальности наиболее богатое и многостороннее содержание, и что в этом заключается причина его удивительной способности воспринимать и усваивать себе все чуждое ему, - говорит он; - но смеем думать, что подобная мысль, как предположение, высказываемое без самохвальства, и фанатизма, не лишена основания". В письме к Боткину от 8 марта 1847 года он резко высказывается в том же смысле: "Русская личность пока - эмбрион; но сколько широты и силы в натуре этого эмбриона, как душна и страшна ей всякая ограниченность и узкость. Она боится их, не терпит их больше всего - и хорошо, но моему мнению, делает, довольствуясь пока ничем, вместо того, чтобы закабалиться в какую-нибудь дрянную односторонность. А что мы всеобъемлющи потому, что нам нечего делать, - чем больше об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что это ложь... Не думай, чтобы я в этом вопросе был энтузиастом. Нет, я дошел до его решения (для себя) тяжелым путем сомнения и отрицания".

Подобное "решение" широко открывало двери славянофильскому взгляду на социальный вопрос в России. Известно, на чем основывался этот взгляд: на совершенно ошибочном понятии об историческом развитии русской общины. Каково было это понятие у тогдашних передовых людей, наглядно показывает, между прочим, следующее замечание в "Дневнике" Герцена: "Образец высшего развития славянской общины - черногорцы". Но черногорская община есть родовая община, совсем: непохожая на нашу сельскую, общину, созданную государством рада лучшего обеспечения интересов фиска, уже гораздо позднее разложения у нас родового быта. Наша сельская община ни в каком случае не могла "развиться" в направлении к черногорской {О черногорской общине см. очень интересную работу г. Поповича "Recht und Gericht in Montenegro", Agram 1877.}. Но наши тогдашние западники так же отвлеченно смотрели на "общину", как славянофилы. И если у них являлось по временам убеждение в том, что ей предстоит блестящее будущее, то оно было простым делом веры, результатом настоятельной нравственной потребности позабыться, хотя бы в вымыслах, от тяжелых впечатлений, получаемых от окружающей действительности. Герцен прямо говорит в своем "Дневнике": "Чаадаев превосходно заметил однажды, что один из величайших характеров {Слово характер здесь как будто неуместно. Не опечатка ли это? Впрочем, смысл цитаты совершенно понятен.} христианского воззрения есть поднятие надежды в добродетель и постановление ее с верою и любовью. Я с ним совершенно согласен. Эту сторону упования в горести, твердой надежды в по-видимому безвыходном положении должны по преимуществу осуществить мы". Почему же люди, подобные Герцену, чувствовали себя в безвыходном положении? Потому, что им не удалось выработать себе сколько-нибудь конкретный идеал, т. е. такой идеал, который подсказывался бы историческим развитием неприятной им действительности; а не доработавшись до такого идеала, они испытывали то же тяжелое сознание, которое пережил Белинский еще в эпоху своих юношеских увлечений абстрактным идеалом: они чувствовали себя совершенно бессильными. "Мы вне народных потребно-стей", жалуется Герцен. Он не сказал бы этого, если бы видел, что свойственная ему "идея отрицания" составляет результат внутреннего развития народной жизни. Тогда он не мог бы чувствовать себя вне народных потребностей. Совершенно подобно Герцену, Белинский восклицает: "Мы несчастные анахореты новой Скифии; мы люди без отечества, - нет, хуже, чем без отечества, мы люди, которых отечество - призрак, и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность призрак?". Ввиду подобного настроения, временная склонность к славянофильским фантазиям понятна даже и в человеке такого сильного логического ума, как Белинский.

Мы сказали: временная склонность. По всему видно, что у Белинского, в противоположность Герцену, она была не только временной, но и очень непродолжительной. Герцен недаром говорил о нем, что он "не умеет чаять жизни будущего века". То, что немцы называют jenseits, имело над ним мало власти. Ему нужна была твердая почва действительности. Уже в статье "Взгляд на русскую литературу 1846 года", из которой мы выписали выше некоторые сомнительные гипотезы насчет будущей русской цивилизации, он, опровергая нападки славянофилов на реформы Петра, замечает: "Подобные события в жизни народа слишком велики, чтобы быть случайными, и жизнь народа не есть утлая лодочка, которой каждый может давать произвольное направление легким движением весла. Вместо того чтобы думать о невозможном и смешить всех самолюбивым вмешательством в исторические судьбы, гораздо лучше, признавши неотразимую и неизменную действитель-ность существующего, действовать на его основании, руководясь разумом и здра-вым смыслом, а не маниловскими фантазиями". В другом месте, признавая, что названная реформа имела некоторое неблагоприятное влияние на русский народный характер, он делает следующую важную оговорку: "Но нельзя остановиться на признании справедливости какого бы то ни было факта, а должно исследовать его причины, в надежде в самом зле найти и средства к выходу из него". Средств для борьбы с неблагоприятными последствиями петровской реформы надо искать в ней самой, в новых элементах, внесенных ею в русскую жизнь. Это вполне диалектический взгляд на вопрос, и поскольку Белинский держится его в споре с славянофилами, постольку его мысли чужды редкого утопического элемента, постольку они конкретны. Он и сам чувствует это, нанося мимоходом несколько ударов своему старому неотвязчивому врагу - абстрактному идеалу. "Безусловный или абсолютный способ суждения, - говорит он, - есть самый легкий, но зато и самый ненадежный; теперь он называется абстрактным или отвлеченным". Главная причина всех ошибок славянофилов заключается, как он думает, "в том, что они произвольно упреждают время, процесс развития принимает за его результат, хотят видеть плод прежде цвета и находя листы безвкусными, объявляют плод гнилым и предлагают огромный лес, разросшийся на необозримом пространстве, пересадить в другое место и приложить к нему другой уход. По их мнению, это не легко, но возможно". Эти строки заключают в себе такой глубокий и серьезный взгляд на общественную жизнь, что мы горячо рекомендуем их вниманию наших нынешних славянофилов, т. е., народников, субъективистов, г. Н. --она и прочих "врагов капитализма". Кто усвоит себе этот взгляд, тот не станет, подобно г. Н. --ону, лезть к "обществу" с пресловутой задачей, которой оно не только решить, но даже и понять не в состоянии; он не будет также, подобно г. Михайловскому, думать, что идти "по следам Петра" значит культивировать утопии; словом, он ни за что не помирится с "абстрактным идеалом".

За три месяца до своей смерти, 15 февраля 1848 года, Белинский, Уже жестоко пораженный болезнью, продиктовал письмо к Анненкову в Париж, заключающее в себе интересные мнения, но только недавно начавшее привлекать к себе внимание мыслящих русских людей. "Когда я в спорах с вами о буржуазии, - говорит он, - называл вас консерватором, я был глупец, а вы были умный человек {"В подлиннике более сильные выражения", замечает г. Пыпин. }. Вся будущность Франции в руках буржуазии, всякий прогресс зависит от нее одной, и народ тут может по временам играть пассивно-вспомогательную роль. Когда я при моем верующем друге {По замечанию г. Пыпина, "так называл Белинский одного из своих парижских друзей".} сказал, что для России нужен теперь Петр Великий, он напал на мою мысль, как на ересь, говоря, что сам народ должен все для себя сделать. Что за наивная аркадская мысль!.. Мой верующий друг доказывал мне еще, что избави-де Бог Россию от буржуазии. А теперь ясно видно, что внутренний процесс гражданского развития в России начнется не раньше, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию... Странный я человек! Когда в мою голову забьется какая-нибудь мистическая нелепость, здравомыслящим людям редко удается выколотить ее из меня доказательствами: для этого мне непременно нужно сойтись с мистиками, пиэтистами и фантазерами, помешанными на той же мысли, - тут я назад. Верующий друг и славянофилы наши оказали мне большую услугу. Не удивляйтесь сближению: лучшие из славянофилов смотрят на народ совершенно так, как мой верующий друг, они высосали эти понятия из социалистов"...

Это был один из итогов заграничной поездки Белинского. В то время в Париже очень сильно бился пульс общественной жизни, и социалисты различных школ приобрели значительное, хотя и непрочное, влияние на миросозерцание французской "интеллигенции". Проживало там тогда немало и русских, горячо интересовавшихся социальным вопросом, как это видно из воспоминаний Анненкова. Сильно возбужденные окружавшей их общественной средой, наши соотечественники, вероятно, должны были фантазировать на тему о будущей роли России в деле решения социального вопроса еще охотнее и сильнее, чем они это делали у себя дома. Столкнувшись с крайними мнениями этого рода, Белинский, благодаря свойственному ему сильному чутью теоретической истины, тотчас подметил их слабую сторону: полную отвлеченность, полное отсутствие сколько-нибудь разумной и сознательной связи с историческим ходом развития России. В старом гегельянце должна была опять заговорить давно знакомая ему и издавна мучившая его потребность связать идеалы с жизнью, добиться от диалектики объяснения нашей действительности. И вот он ставит будущую судьбу России в зависимость от ее экономического развития: внутренний процесс гражданского развития России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуазию. При этом для него неясны исторические условия такого превращения. По его словам, России нужен новый Петр. Он не видит, что экономических последствий реформы Петра Первого вполне достаточно для развития у нас капитализма. Неясно ему также и историческое отношение буржуазии к "народу" в Западной Европе. Народ представляется ему осужденным на "пассивно-вспомогательную роль". Это, конечно, ошибка. Но ведь в сущности и социалисты-утописты отводили народу совершенно пассивную роль; разница только в том, что, согласно их взглядов, народ должен был играть "пассивно-вспомогательную роль" не в процессе дальнейшего развития уже существующего экономического порядка, а в деле социальной реформы, в которой почин и руководящая роль должны принадлежать благомыслящей и благородной интеллигенции, т. е., в сущности, детям той же буржуазии. Отношение Белинского к социалистам довольно презрительное; он и их, по-видимому, готов третировать как пиетистов и мистиков. И он в значительной степени прав: в их взглядах в самом деле было много совершенно фантастического и ненаучного, а главная их ошибка, как и ошибка славянофилов (по вышеприведенному замечанию Белинского), была та, что они видели в зле только зло, не замечая другой его стороны, радикально изменяющей коренные основы общества {Впрочем, отрицательное отношение к социалистам явилось у Белинского еще до поездки за границу. Литре нравится ему, между прочим, тем, что не принадлежит к ним. (Письмо к Боткину от 29 янв. 1847 года).}. Белинский неудачно поправляет эту ошибку, осуждая "народ" на вечно пассивную роль, но что он прекрасно видит ее, это доказывается именно тем, что он превозносит значение буржуазии, т. е. капитализма. В его главах капитализм представляет теперь идею развития, не нашедшую себе достаточного места в учениях социалистов.

Это отношение к утопистам заставляет невольно вспомнить о пренебрежительном отношении Белинского к "маленьким великим людям", которых он так сильно бичевал в эпоху своего примирительного настроения. "Маленькие великие люди" возмущали его тем, что, смотря на общественную жизнь с рационалистической точки зрения, они даже ее подозревали существования свойственной этой жизни внутренней диалектики. Белинский относится к утопистам гораздо мягче, хотя и называет их мистиками. Он понимает, что ими в их увлечениях руководит не прихоть или тщеславие, а стремление к общественному благу, между тем как "маленькие великие люди" казались ему именно тщеславными фразерами. Но его недовольство утопистами вызывается тою же самою причиною, которою обусловливалась некогда и его ненависть к "маленьким великим людям": абстрактным характером их идеала.

И. С. Тургенев назвал Белинского центральной фигурой. Мы назвали бы его так же, хотя и в другом смысле. По нашему, Белинский является центральной фигурой во всем ходе развития русской общественной мысли. Он ставит себе, а следовательно, и другим, ту великую задачу, не решив которой мы никогда не знали бы, каким путем идет цивилизованное человечество к своему счастью и к победе разума над слепой, стихийной силой необходимости; мы навсегда остались бы в бесплодной области "маниловских" фантазий, в области идеала, "оторванного от географических и исторических условий, построенного на воздухе". Более или менее верное решение этой задачи должно служить критерием для оценки всего дальнейшего развития наших общественных понятий. Он говорил о своих единомышленниках: "Наше поколение - израильтяне, блуждающие по степи, которым не суждено узреть обетованной земли. И все наши вожди - Моисеи, а не Навины".

Он был именно нашим Моисеем, который если не избавил, то всеми силами старался избавить себя и своих ближних по духу от египетского ига абстрактного идеала. Это - колоссальная, неоцененная заслуга. И вот почему давно уже следовало просмотреть историю его умственного развития и его литературной деятельности с точки зрения конкретных взглядов наших дней. Чем внимательнее изучаем мы эту историю, тем глубже проникаемся убеждением, что Белинский был самой замечательной философской организацией, когда-либо выступавшей в нашей литературе.

Нас упрекнут, может быть, в том, что мы до сих пор не коснулись собственно литературных взглядов Белинского. Но эти взгляды всегда тесно связаны со всем его философским миросозерцанием, и нам нужно было предварительно ознакомиться хоть с некоторыми наиболее важными сторонами этого миросозерцания. Теперь, когда они нам уже знакомы, мы можем перейти к рассмотрению руководящих принципов собственно критической деятельности Белинского. Это мы и сделаем в следующей статье, где сопоставим эти принципы с литературными теориями, господствовавшими у нас в течение нашего просветительного периода. А уяснив себе взгляды наших просветителей, мы очень легко поймем роль и значение наших усыпителей, т. е. тех "социологов" различных толков, которые явились со своими отвлеченными "формулами прогресса" в то время, когда, по разным причинам, прекратилась литературная деятельность почти всех просветителей. В этой статье мы надеемся окончательно решить старый, но очень интересный вопрос о том, почему маленькие люди кажутся большими, когда великие сходят со сцены.

Вернуться на предыдущую страницу