Д. И. Писарев.Пушкин и Белинский. Глава вторая. Лирика Пушкина - часть 10

Вернуться на предыдущую страницу

Я полагаю, что я могу теперь проститься с Пушкиным, и что эта вторая статья (разбор лирики) имеет полное право сделаться последнею. Принимаясь за эту работу, я вовсе не имел намерения представить читателям полный и подробный разбор всех лирических, эпических и драматических произведений Пушкина. Предпринять такой объемистый и утомительный труд в настоящее время значило бы придавать вопросу о Пушкине слишком важное значение, - такое значение, которого он уже не может иметь в 1865 году.-- Приступая к этой работе, я хотел только высказать громко и открыто и подкрепить фактическими доказательствами то мнение, которое уже многие мыслящие люди составили себе о Пушкине и о всех поэтах и художниках его школы.

Теперь это дело сделано; в так называемом великом поэте я показал моим читателям легкомысленного версификатора, опутанного мелкими предрассудками, погруженного в созерцание мелких личных ощущений и совершенно неспособного анализировать и понимать великие общественные и философские вопросы нашего века.

Если, паче чаяния, наши литературные противники представят мне какие-нибудь дельные возражения, то я возвращусь к вопросу о Пушкине и разберу эти возражения подробно и обстоятельно. Если же - в чем я почти не сомневаюсь - обожатели Пушкина ответят мне только скромным молчанием или бессильными воплями комического негодования, то читающая публика увидит ясно, без всяких дальнейших толкований, полную ветхость того кумира, пред которым, по старой привычке и по обязанности службы, преклоняется до сих пор все наше пишущее филистерство.

В заключение этой статьи я скажу еще несколько слов о Белинском. Я уже показал читателям, каким образом в этом сильном уме происходила упорная борьба между реализмом и эстетикою. Я цитировал как те мнения Белинского, в которых я соглашаюсь с ним, так и те, которые всякого мыслящего реалиста заставят улыбнуться и пожать плечами. Но до сих пор в обеих моих статьях мне приходилось гораздо чаще опровергать Белинского, чем соглашаться с ним; это обстоятельство может дать о Белинском ложное понятие тем читателям, которые мало знакомы с его сочинениями. Поэтому я считаю нелишним дорисовать здесь ту сторону этой уважаемой личности, которую я поневоле должен был оставить в тени, пока я возился с усыпительными творениями Пушкина. Я приведу из статей Белинского несколько выписок, характеризующих его взгляды на те вопросы, за прямое и откровенное решение которых реальная критика подвергается до сих пор самым ожесточенным нападкам.

Вот, например, что говорит Белинский о любви или, как он выражается, о романтизме нашего времени: "Любовь зависит от сближения, а сближение - от случайности. Не удалось здесь, - удастся там; не сошлись с одною, сойдетесь с другою. Это опять не значит, чтоб можно было полюбить или не полюбить по воле своей: это значит только то, что если каждый может любить только известный идеал, то никогда никакой идеал не является в мире в одном экземпляре, но существует в большем или в меньшем числе видоизменений и оттенков. Наш романтизм хлопочет не о том, однажды или дважды должно и можно любить в жизни, но о том, чтобы не разбить другого предавшегося вам сердца и не быть причиной несчастья его жизни... Один так, другой иначе; тот один раз в жизни, а этот - десять раз: оба равно правы, лишь бы только на совести которого-нибудь из них не легло ничье несчастье". Белинский говорит: "Не сошлись с одною, сойдетесь с другою", а Базаров говорит: "Нельзя, ну и не надо; земля не клином сошлась". Предоставляю читателю судить о том, велика ли разница между обеими формулами. "Верность, - говорит Белинский в другом месте, - перестает быть долгом, ибо означает только постоянное присутствие любви в сердце: нет более чувства - и верность теряет свой смысл; чувство продолжается - верность опять не имеет смысла, ибо что за услуга быть верным своему счастью?"

Приглашаю тех господ, которые возмущались безнравственностью романа "Что делать?", направить свое великодушное негодование против Белинского.

А вот как Белинский трактует верного рыцаря Тоггенбурга. "Подлинно - рыцарь печального образа!.. Как жаль, что Шиллер воскресил его не совсем в пору да вовремя! Сердца холодные и разочарованные, души жестокие и прозаические, мы жалеем об этом рыцаре, но не как о человеке, постигнутом роком и несущем на себе тяжкое бремя действительного несчастья, а как о сумасшедшем". Решительно les beaux esprits se rencontrent: Базаров положительно удивлялся тому, что Тоггенбурга не посадили в сумасшедший дом. После этого, опираясь на свидетельство Белинского, осмелюсь спросить: неужто в самом деле с моей стороны было неслыханною дерзостью назвать добряком того поэта, у которого достало добродушия на то, чтобы воспевать чувствительными стихами огорчения сумасшедшего человека?

Вот, по мнению Белинского, что должен делать человек в том случае, если любимая им особа полюбила другого. "В таком случае натурально, что ее внезапного к нему охлаждения он не примет за преступление или так называемую на языке пошлых романов неверность и еще менее согласится принять от нее жертву, которая должна состоять в ее готовности принадлежать ему даже и без любви и для его счастья отказаться от счастья новой любви, может быть бывшей причиною ее к нему охлаждения. Еще более естественно, что в таком случае ему остается сделать только одно: со всем самоотвержением души любящей, со всей теплотой сердца, постигшего святую тайну страдания, благословить его или ее на новую любовь и новое участье, а свое страдание, если нет сил освободиться от него, глубоко схоронить от всех, и в особенности от него или от нее в своем сердце".

Прочитавши эти строки, можно представить себе, с каким глубоким и сознательным уважением отнесся бы Белинский к характеру и поступку Лопухова, и какую вдохновенную критическую статью написал бы он по поводу того романа, на который так упорно и так тупо клеветали солидные люди нашей литературы. Из этого романа Белинский узнал бы, впрочем, что фантастическое и неправдоподобное самоотвержение заменяется в подобных случаях совершенно удовлетворительно разумным эгоизмом или правильным пониманием собственной выгоды.

А вот мысли Белинского о ревности вообще и об "Отелло" в особенности: "В образованном человеке нашего времени Шекспиров "Отелло" может возбуждать сильный интерес, но с тем однако ж условием, что эта трагедия есть картина того варварского времени, в которое жил Шекспир и в которое муж считался полновластным господином своей жены; всякий же образованный человек нашего времени только рассмеется от новых Отелликов, вроде Марселя в нелепой повести Эжена Сю "Крао" и безыменного господина в отвратительной повести Дюма "Une Vengeance". Но люди, которым нужно доказывать, что в наше время кинжалы, яды и даже пистолеты вследствие ревности суть не что иное, как пошлые театральные эффекты или результаты болезненного безумия, животного эгоизма и дикого невежества, - такие люди не стоят того, чтоб тратить на них слова". Это место я привожу для тех господ, которые были очень озадачены моим замечанием на счет "Отелло", помещенным в статье "Мотивы русской драмы".

Наконец, вот вам еще слова Белинского о родительской власти: "Если б отец нашего времени стал отнимать у сына счастье его жизни, на основании собственных корыстных расчетов, - все бы увидели, что отец любит себя, а не сына, и тем самым уничтожает свои права над ним; ибо если нет любви, связывающей отца с детьми, то у детей нет отца". Коротко и ясно! Это место я рекомендую тому жалкому пигмею, который обвинял Помяловского в стремлении восстановлять детей против родителей. Словом, на всех пунктах, кроме эстетики, наши противники, нападая на нас, нападают в то же время и на Белинского, которого они совершенно некстати обзывают своим учителем. 1865 г. Июнь.

Вернуться на предыдущую страницу