А. Григорьевъ. Белинскій и отрицательный взглядъ въ литературе - глава 1

Вернуться на предыдущую страницу

Вотъ что пятнадцать лѣтъ назадъ и даже менѣе думали болѣе или менѣе всѣ мы, - исключая разумѣется немногихъ сторонниковъ славянофильства.

Петръ Великій есть величайшее явленіе не нашей только исторіи, но и исторіи всего человѣчества; онъ божество, воззвавшее насъ къ жизни, вдунувшее душу живую въ колоссальное, но поверженное въ смертную дремоту тѣло древней Россіи... (Соч. Бѣлинскаго, томъ IV. стран. 333).

Нѣтъ, безъ Петра Великаго, для Россіи не было никакой возможности естественнаго сближенія съ Европою. Повторяемъ: Петру некогда было медлить и выжидать. Какъ прозорливый кормчій, онъ во время тишины предузналъ ужасную бурю и велѣлъ своему экипажу не щадить ни трудовъ, ни здоровья, ни жизни, чтобы приготовиться къ напору волнъ, порывамъ вѣтра, - и всѣ изготовились хоть и не хотя, и настала буря, но хорошо приготовленный корабль легко выдержалъ ея неистовую силу, - и нашлись недальновидные, которые стали роптать на кормчаго, что онъ напрасно такъ безпокоилъ ихъ! Нельзя ему было сѣять и спокойно ожидать, когда прозябнетъ, взойдетъ и созрѣетъ брошенное сѣмя: одной рукою бросая сѣмена, другою хотѣлъ онъ тутъ же и пожинатъ плоды ихъ, нарушая обычные законы природы и возможности, - и природа отступила для него отъ своихъ вѣчныхъ законовъ, и возможностъ стала для него волшебствомъ. Новый Навинъ, онъ останавливалъ солнце въ пути его, онъ у моря отторгалъ его довременныя владѣнія, онъ изъ болота вывелъ чудный городъ. Онъ понялъ, что полумѣры никуда не годятся, что коренные перевороты въ томъ, что сдѣлано вѣками, не могутъ производиться вполовину, что надо дѣлать или больше чѣмъ можно сдѣлать или ничего не дѣлать и понялъ что на первое станетъ его силъ. Передъ битвою подъ Лѣснымъ, онъ позади своихъ войскъ поставилъ казаковъ съ строгимъ приказаніемъ убивать безъ милосердія всякаго, кто побѣжитъ вспять, даже и его самаго, если онъ это сдѣлаетъ. Такъ точно поступилъ онъ и въ войнѣ съ невѣжествомъ: выстроивъ противъ него весь народъ свой, онъ отрѣзалъ ему всякій путь къ отступленію и бѣгству. Будь полезенъ государству, учись, или умирай: вотъ что было написано кровью на знамени его борьбы съ варварствомъ. И потому, все старое безусловно должно было уступить мѣсто новому - и обычаи и нравы и дома и улицы и служба. Говорятъ, дѣло - въ дѣлѣ а не въ бородѣ; но что жъ дѣлать, если борода мѣшала дѣлу? Такъ вонъ же ее, если сама не хочетъ валиться... (Соч. Бѣл. Т. IV. стран. 392. 393).

До Петра, русская исторія вся заключалась въ одномъ стремленіи къ соглашенію разъединенныхъ частей страны и сосредоточеніи ея вокругъ Москвы. Въ этомъ случаѣ помогло и татарское иго и грозное царствованіе Іоанна. Цементомъ, соединившимъ разрозненныя части Руси, было преобладаніе московскаго великокняжескаго престола надъ удѣлами, a потомъ уничтоженіе ихъ и единство патріархальнаго обычая, замѣнившаго право. Но эпоха самозванцевъ показала, какъ еще не довольно твердъ и достаточенъ былъ этотъ цементъ. Въ царствованіе Алексѣя Михайловича, обнаружилась самая необходимость реформы и сближеніе Руси съ Европою. Было сдѣлано много попытокъ въ этомъ родѣ; но для такого великаго дѣла, нуженъ былъ и великій творческій геній, который и не замедлилъ явиться въ лицѣ Петра... (Соч. Бѣл. Т. VII. стран. 105).

Неужели же русскій народъ до Петра Великаго, не имѣлъ чести существовать по человѣчески? вопіетъ г. Шевыревъ. Если человѣческое существованіе народа заключается въ жизни ума, науки, искусства, цивилизаціи, общественности, гуманности въ нравахъ и обычаяхъ, то существованіе это для Россіи начинается съ Петра Великаго, - смѣло и утвердительно отвѣчаемъ мы г. Шевыреву... Петръ Великій - это новый Моисей, воздвигнутый Богомъ для изведенія русскаго народа изъ душнаго и темнаго плѣна азіятизма... Петръ Великій - это путеводная звѣзда Россіи, вѣчно долженствующая указывать ей путь къ преуспѣянію и славѣ... Петръ Великій - это колоссальный образъ самой Руси, представитель ея нравственныхъ и физическихъ силъ... Нѣтъ похвалы, которая была бы преувеличена для Петра Великаго, ибо онъ далъ Россіи свѣтъ и сдѣлалъ Русскихъ людьми... (Соч. Бѣл. Т. VII. стр. 413).

Видите ли въ чемъ дѣло! Для Русскихъ XVIII вѣка много было радости въ томъ, что славяне, около тысячи лѣтъ коснѣя въ безплодномъ для человѣчества существованіи, все-таки, не смотря на то, пребывали въ величествѣ! Индійцы, китайцы, японцы, ужъ конечно гораздо древнѣе славянъ и, своимъ существованіемъ, оставили въ исторіи человѣчества болѣе глубокій, нежели славяне, следъ; но что жъ въ этомъ пользы для нихъ теперь, когда они превратились въ какія-то нравственныя окаменѣлости какъ-будто допотопнаго міра? Для насъ русскихъ важна русская, а не славянская исторія, да и русская-то исторія становится важною не прежде, какъ съ возвышенія московскаго княженія, съ котораго для Россіи наступило время уже историческаго сущестованія... (Соч. Бѣл. стран. 417). Я нарочно началъ статью свою цѣлымъ рядомъ выписокъ изъ сочиненій Бѣлинскаго, на счетъ Петра и реформы, болѣе или менѣе рѣзкихъ, болѣе или менѣе смѣлыхъ - но во всякомъ случаѣ - съ первой же, относящейся къ началу сороковыхъ годовъ и до послѣдней, относящейся къ ихъ половинѣ - выражающихъ одно и тоже.

Это одно и тоже - полное отрицаніе какого-либо значенія нашего быта и нашей исторіи до реформы Петра, благоговѣніе передъ реформою со всѣми ея мѣрами и послѣдствіями, отрицаніе - нисколько не скрываемое - всякихъ силъ самосущнаго развитія народа. Рядъ этихъ выписокъ сдѣланъ изъ сочиненій писателя, которому, по вліянію его на наше умственное, нравственное и даже общественное развитіе, принадлежитъ роль столь же первостепенная какъ Карамзину, писателю, котораго можно пожалуй ненавидѣть съ точекъ зрѣнія мракобѣсія, но которому мудрено отказать въ имени великаго, по энергіи убѣжденія и силѣ таланта, человѣка... Съ 1834 года, съ тбхъ поръ какъ еще юношей - одною силою убѣжденія разсѣялъ онъ призраки авторитетовъ въ "литературныхъ мечтаніяхъ" - до самой смерти своей - до конца сороковыхъ годовъ, онъ былъ нашимъ воспитателемъ, и руководителемъ.

Пламенно стремившійся къ истинѣ, никогда не боявшійся отрекаться отъ того, что почему-либо стало для него ложью, готовый противорѣчить себѣ самому, т. е. никогда неспособный поставить свое личное я выше сознанной имъ истины, увлекавшійся до фанатизма въ симпатіяхъ и до нетерпимости въ враждахъ - онъ одинъ былъ способенъ исчерпать до дна то направленіе мысли, котораго служилъ представителемъ... и дѣйствительно исчерпалъ его. He поражаютъ ли современныхъ читателей приведенныя мною выписки - послѣ всего того что о Петрѣ и его реформѣ сказано въ наше время? He наивны ли въ своемъ фанатизмѣ выходки Бѣлинскаго до самыхъ крайнихъ крайностей? Съ полнѣйшею искренностью, Бѣлинскій вмѣняетъ въ достоинство своему герою - что онъ "бросая сѣмена, хотблъ тутъ же и пожинать плоды ихъ, нарушая обычные законы природы и возможности", и того что онъ "выстроилъ народъ свой на борьбу съ невѣжествомъ" и того что онъ "кровью написалъ на знамени: учись или умирай!.. Съ безпощаднымъ фатализмомъ, видитъ онъ помощь судьбы въ татарскомъ игѣ и въ грозномъ царствованіи Ивана IV. Съ самою упорною послѣдовательностью отказываетъ же онъ намъ въ какомъ-либо человѣческомъ существованіи до Петра, и славянъ вообще ставитъ ниже китайцевъ и японцевъ!.. Впрочемъ, въ его дѣятельности сказалось рѣшительно и притомъ массою, все, что развивало при немъ и послѣ него въ частностяхъ направленіе, за которымъ утвердилось названіе западничества, - все, отъ любви гг. Соловьева и Кавелина къ Ивану Грозному и его прогрессивнымъ мѣрамъ противъ отсталыхъ людей, мѣрамъ, исполняемымъ архи-прогрессистомъ, палачемъ Томилой, - до симпатіи "Атенея" къ цивилизаціи, олицетворяемой въ славянскихъ земляхъ австрійскимъ жандармомъ, - все что десять лѣтъ назадъ представляло верхи нашего воззрѣнія подъ именемъ родовыхъ и другихъ теорій, считалось единственно-законнымъ воззрѣніемъ и что нынѣ отзывается какъ уже запоздалое только въ однихъ компиляціяхъ, которыми г. Соловьевъ даритъ по временамъ публику, называя свои безконечныя выписки изъ подлинныхъ актовъ "разсказами изъ русской исторіи..." Увы! Публика, можетъ быть, и есть для этихъ разсказовъ, но читатели едва ли.

Sacris ils sont car personne n'y touche...

можно сказать о нихъ, какъ говорилъ Вольтеръ о сочиненіяхъ аббата Трюбле "qui compilait, compilait, compilait..." И еще болѣе увы! Если бы разсказы эти и были писаны такъ, чтобы быть читаемыми - духъ въ нихъ господствующій едва ли бы нашолъ теперь много сочувствія. "Русскій Вѣстникъ", помѣстившій недавно одинъ изъ такихъ нечитаемыхъ разсказовъ ("Птенцы Петра Великаго"), какъ-будто въ противоядіе ему помѣстилъ въ той же книжкѣ блестящую по изложенію и совершенно противоположную этому разсказу по духу статью г. Лонгинова о "Дневникѣ каммеръ-юнкера Берхгольца" - статью совершенно обличительную въ отношеніи къ преобразователю и даже къ преобразованію...

Всѣ идеи этого направленія въ зародышѣ заключаются въ дѣятельности Бѣлинскаго. И г. Соловьевъ, и г. Кавелинъ, и даже г. Чичеринъ - не болѣе ни менѣе какъ ученики его, разработавшіе по частямъ общія мысли учителя... Поэтому-то цѣлую, особую статью позволяю я себѣ посвятить разсмотрѣнію дѣятельности Бѣлинскаго въ анализѣ вопроса о народности въ нашей литературѣ.

Но прежде чѣмъ слѣдить шагъ за шагомъ развитіе и разширеніе теоріи западничества въ дѣятельности Бѣлинскаго - необходимо разъяснить что именно понимаю я подъ идеей централизаціи, лежащей въ основѣ отрицательнаго направленія съ самаго начала и завершающей его какъ послѣднее слово.

Отрицаніе - какое бы оно ни было, совершается всегда во имя какой-либо, смутно или ясно, - это все равно - сознаваемой положительной правды мыслителемъ, во имя какого-либо, прочно или не прочно, но во всякомъ случаѣ установленнаго, положительнаго идеала художникомъ. Голаго, отвлеченнаго отрицанія нѣтъ и быть не можетъ: самое поверхностное отрицаніе и то совершается во имя какихъ-либо, хоть даже мелко-разсудочныхъ или узко-нравственныхъ положеній. Отрицая, уничтожая, разбивая какой-либо бытъ, обличая его во лжи - вы казните его передъ какою-либо истиною, такъ сказать измѣряете его этою истиною и судите его по степени согласія или несогласія съ нею. Это - дѣло ясное и кажется неопровержимое.

Чаадаевъ первый подошолъ смѣло къ нашему быту съ извѣстною мѣркою и явился безпощаднѣйшимъ отрицателемъ. Мѣрка его была жизнь, выработанная западомъ. Что по личнымъ его впечатлѣніямъ жизнь эта была при томъ жизнь, выработанная западомъ католическимъ, - это обстоятельство незначительное. Дѣло все въ томъ, что передъ судомъ выработанной западомъ жизни - наша бытовая, историческая и нравственная жизнь оказалась совершенно несостоятельною, т. е. неподводимою подъ нее никакими аналогіями. Направленіе, которое пошло отъ толчка, сообщеннаго Чаадаевымъ, нисколько не раздѣляло чаадасвскихъ сочувствій къ католицизму - но сочувствія его къ западнымъ идеаламъ государственнымъ, общественнымъ и нравственнымъ, провело съ величайшею послѣдовательностью.

Темны и пустынны должны были показаться передъ судомъ западныхъ идеаловъ наши бытъ и исторія. Еще Карамзинъ, первый изъ приступившихъ къ быту и исторіи нашимъ съ серьёзно установленными западными требованіями, думалъ выручить нашъ бытъ и нашу исторію аналогіями. Аналогіи оказались фальшивы (сопоставленіе удѣловъ съ феодализмомъ, Ивана IV съ Людовикомъ XI и т. д.), но въ самыхъ аналогіяхъ проглядывало уже и у Карамзина централизаціонное начало. Еще онъ не проводилъ его такъ далеко какъ западники - еще онъ не жертвовалъ теоріи централизаціи ни Новгородомъ, ни Тверью и т. д., но онъ, уже слѣдя главнымъ образомъ развитіе государства и государственной идеи въ нашей исторіи, давая этой идеѣ перевѣсъ надъ прочими - многое множество явленій упустилъ изъ виду, на еще большее множество явленій взглянулъ съ ложной точки зрѣнія - и положилъ основаніе такому взгляду на сущность и развитіе нашего народнаго быта, который къ этому быту нисколько не примѣнимъ.

Весь смысль нашего развитія (ибо какое же нибудь развитіе въ до-петровскомъ быту было) заключается - для простого, никакой теоріей не потемнѣннаго взгляда въ томъ - что наша самость, особенность, народность постоянно, какъ жизнь, уходитъ изъ-подъ различныхъ болѣе или менѣе тѣсныхъ рамокъ, накладываемыхъ на нее извнѣ - и что съ другой стороны различныя внѣшнія силы, стремятся насильственно наложить на ея разнообразныя явленія печать извѣстнаго, такъ сказать оффиціальнаго уровня и извѣстнаго, такъ сказать форменнаго однообразія... Силы эти большею частью одолѣваютъ въ борьбѣ многообразныя и разрозненныя явленія жизни. Жизнь не протестуетъ, - по крайней мѣрѣ видимо и цѣльно, она какъ-будто принимаетъ печать извѣстнаго формализма - но упорно, въ отдаленныхъ, глубокихъ слояхъ своихъ, таитъ свои живые соки... Равнодушно низвергая своего Перуна и насмѣшливо приглашая его "выдыбать" - жизнь въ сущности удерживаетъ все свое язычество - и подъ именами христіанскаго святого чтитъ "Волоса скотья Бога", создаетъ святую Пятницу и проч. и проч. Изъ-подъ устанавливающейся догматической нормы, она какъ растеніе расползается въ расколы... He въ силахъ бороться съ московской политической централизаціей, она только упорно затаиваетъ въ себѣ и упорно хранитъ соки своихъ мѣстностей. И вотъ эти соки принимаютъ ненормальное направленіе, уродливый видъ, будетъ ли то безобразіе самозванщины или безобразіе расколовъ...

Приступая къ такому странному по существу своему и развитію быту - западничество, т. е. взглядъ съ точки зрѣнія формъ, отлитыхъ развитіемъ остального человѣчества, идеаловъ, данныхъ этимъ развитіемъ - не нашло и не могло въ немъ найдти ничего подходящаго подъ свое воззрѣніе, согласнаго съ своими общественными, нравственными идеалами.

Аналогіи, проведенныя Карамзинымъ и комически обличившіяся въ "романтически-народной" эпохѣ нашей словесности - оказались явно фальшивыми... Западничество, начиная съ Чаадаева, честно отреклось отъ фальши. Въ нашей жизни бытовой и исторической, оно на первый разъ могло увидѣть только уродливыя, безобразныя, не человѣческія (въ западномъ смыслѣ) проявленія стараго язычества, невѣжества, грубости нравовъ съ одной стороны - и силу, которая, начиная съ татарскаго погрома и пользуясь имъ, ломитъ все это грубо и непосредственно. Ясно, что оно должно было прямо стать на сторону этой силы, сводящей во едино то, что распадалось, стремящейся придать какую-либо благоустроенную форму хаотическому безобразію, сокрушающей язычество и невѣжество - приводящей разнообразіе жизни къ одному знаменателю, къ центру, силы централизующей.

Начавши апоѳеозой Петра, оно послѣдовательно продолжается апоѳеозой Ивана IV, еще послѣдовательнѣе съ г. Кавелинымъ продолжаетъ родовой бытъ до временъ Петра и всего послѣдовательнѣе кончаетъ съ "Атенеемъ" полнѣйшею апоѳеозою централизаціи.

Прослѣдить шагъ за шагомъ постепенныя проявленія этой доктрины въ Бѣлинскомъ - одномъ изъ искреннѣйшихъ, когда-либо бывшихъ писателей - чрезвычайно поучительно, тбмъ болѣе, что ничего больше сказаннаго Чаадаевымъ и Бѣлинскимъ западничество не сказало.

Вернуться на предыдущую страницу