Ю. Сорокин. Годы перелома. Литература и социальный прогресс - Часть 2

Вернуться на предыдущую страницу

Журнальная полемика постоянно занимала в деятельности Белинского важное место. Тогда это было единственно возможной формой идейной борьбы для бойца, стоявшего во главе направления. Но большое место, отводимое полемике, объяснялось и причинами вполне объективными, выходившими из самой действительности. "Причины разъединенности и полемических отношений, в которых находятся друг к другу наши литераторы и которые не допускают их действовать заодно, - писал на этот счет критик, - скрываются в неопределенном, неустановившемся и пестром характере самой нашей общественности" (вступление к "Физиологии Петербурга"). Отмечая разноголосицу мнений, отражавшихся в журналистике, и различные причины и мотивы полемики, когда сталкивались высокие намерения и низкие страсти, "благородное стремление с корыстным расчетом", Белинский указывал, что при этом наметилось уже что-то вроде "литературных партий", хотя последние, по его же утверждению, были скорее литературные кружки, собравшие несколько человек, чем собственно общественные партии ("Русская литература в 1843 году").

В полемике 1844--1845 годов, значительно обострившейся по сравнению с предшествующими годами, Белинский совмещал удары по "дельцам от литературы", преследовавшим корыстные цели и часто беспринципным, по "Северной пчеле" Булгарина и Греча и "Библиотеке для чтения" Сенковского, с борьбою против тех людей, которых "даровитость и благородство стремлений" должны были, казалось бы, соединять, но которые решительно расходились друг с другом во мнениях о современной жизни и литературе. Такими противниками для Белинского оказались славянофилы.

Началом оформления славянофилов как определенного направления в русской общественной мысли обычно считается 1839 год, когда в некоторых московских салонах (Елагиных, Свербеевых, Павловых) стали обсуждаться мнения, выраженные в двух статьях: А. С. Хомякова "О старом и новом" и И. В. Киреевского "В ответ А. С. Хомякову". Зримо, для широкого круга читателей, это направление выступило в 1841 году - с начала издания единственного тогда журнала в Москве - "Москвитянина". И первые упоминания, еще довольно глухие, о столкновениях "западной" ("европейской") и "славянской" точек зрения на развитие России находим у Белинского в 1841 году (во второй статье о России до Петра Великого). Само слово "славянофилы" встречается у него впервые в рецензии на "Денницу новоболгарского образования" В. Априлова (1842), затем в статье 1843 года об "Истории Малороссии" Н. Маркевича. Как обозначение нового направления в нашей литературе, это слово употреблено в статье "Русская литература в 1843 году", повторено несколько месяцев спустя в статье о Сочинениях В. Ф. Одоевского и затем выступает неоднократно, устойчиво в новом смысле. Славянофилы поначалу не приняли этого слова (и его синонимов - славянолюбы, славяне) как обозначения их "партии". Они называли себя "восточными" (в противоположность "западным", "западникам"), чаще - "московским направлением", или "московской школой" (Белинский резонно отмечал неопределенность последнего самоназвания: ведь сторонники направления имелись и в Петербурге, а в Москве были его активные противники).

Слово славянофилы имело свою историю. Им (так же, как "славянолюбцами", "славянами") карамзинисты окрестили в литературной полемике 1810-х годов Шишкова и других защитников "старого слога". Эта-то кличка "архаистов"-шишковцев получила вновь острополемический смысл в 1840-х годах, но оказалась направленной по иному адресу, против тех, кто "европейскому" началу в новой русской истории противопоставлял славянское как начало исключительное {В статьях 1842 г. Белипскпй еще пользовался словом в старом его значении (см.: наст. изд., т. 5, с. 112 и 206).}. Славянофилы утверждали, что это прозвище дали им в насмешку петербургские журналы, "Отечественные записки" прежде всего {Ср.: "Некоторые журналы называют нас насмешливо славянофилами, именем, составленным на иностранный лад, но которое в русском переводе значило бы славянолюбцев" (А. С. Хомяков. Соч., т. I. M., 1879, с 96-97).}. И впоследствии обычно полагали, что слово в новом смысле впервые пустили в ход Герцен, Белинский, западники из "Отечественных записок". Это не совсем так. Малоупотребительное в 1830-х годах, слово замелькало на страницах журналов с начала 1840-х годов. Сперва, помимо уже известного значения, его стали употреблять расширительно, имея в виду тех, кто изучал славянские древности и языки, славистов {См. его в таком смысле в журналах "Сын отечества" (1840, т. 4, с. 549), "Русский вестник" (1842, No 2, отд. IV, с. 39), "Отечественные записки" (1840, No 4, отд. V, с. 51).}. Лишь постепенно это обозначение оказалось полемически сдвинутым в направлении "московской школы" и ее окружения. Это проявилось в журналах к 1844--1845 годам, и не только в "Отечественных записках" {См., например, иронические выпады против "славянолюбов" в "Библиотеке для чтения" Сенковского 1844--1845 гг. Ранние свидетельства обращенности слова на "московское направление" находим в дневниковых записях Герцена 1842 г., в письме Белинского к В. П. Боткину от 9--10 декабря 1842 г.}.

Вполне устойчивым, обычным наименованием определенного направления это слово стало лишь в 1850-х годах. С этих пор оно прочно связывалось с такими сторонниками доктрины, как А. С. Хомяков, братья И. В. и П. В. Киреевские, К. С. и И. С. Аксаковы, Ю. Ф. Самарин и др. {По поводу этого Белинский замечал: "На свете много охотников называть своих противников смешными или не смешными именами. Это же и не мудрено; но мудрено дать кому-либо такое название, которое бы принято было всеми. Такие удачные названия редко выдумываются кем-нибудь, но принадлежат всем, и никому в особенности" ("Ответ "Москвитянину").}. Напротив, позднее к кругу собственно славянофилов не относили многих из тех, кого имели в виду в 1840-х годах. Тогда славянофилами называли не только сотрудников журнала "Москвитянин" в целом, то есть и М. П. Погодина, и С. П. Шевырева, даже таких лиц старшего поколения, как Н. М. Языков, Ф. Н. Глинка, М. А. Дмитриев. К ним относили круг авторов ретроградного журнала "Маяк", историков, писавших о древнейшей истории славян нередко в фантастическом роде (Ф. Л. Морошкин, Н. В. Савельев-Ростиславич и др.). Подобная неопределенность применения слова наложила свой след и на статьи Белинского 1844--1845 годов. Под одним именем выступали и приверженцы "официальной народности", и сторонники "славянской общности", защитники самобытности славянских народов, угнетаемых в Турции и Австро-Венгрии. Под этим именем объединялись и противники европеизации России, начиная с петровских реформ, откровенные защитники феодально-крепостнических порядков и всяческой патриархальщины, и сторонники особого пути развития России, который предохранил бы ее от "язвы пролетариатства", от царившего на буржуазном Западе духа чистогана, господства экономической конкуренции, бессердечного эгоизма и т. д. Такой пестрый конгломерат различных социально-философских доктрин, утопических надежд и верований, прямых предубеждений и явных фантазий находил себе место и в изданиях, в которых принимали участие и славянофилы в позднейшем узком смысле слова. Эту идейную неоднородность ощущали в своем кругу и сами славянофилы. Так, настаивал на выяснении разногласий, которые "находятся в наших мнениях", И. В. Киреевский в письме к "московским друзьям" (Киреевский, т. II, с. 246). Он отмечал там, что по-разному толкуются ими такие центральные понятия, как "славянизм", "народность", "отношение народа к государственности". Внутреннюю неоднородность славянофильства отмечал и Белинский. "Кто считает себя только русским, не заботясь о своем славянизме, - писал он, - тот в статьях "Москвитянина" заблудится, словно в одной из тех темных дубрав, где воздвигались деревянные храмы Перуну и обитали мелкие славянские божества - кикиморы и лешие" (наст. т., с. 208).

В выступлениях Белинского против славянофилов было стремление выделить то, что в этих пестрых и не всегда вполне определенных взглядах составляло своеобразную мировоззренческую сердцевину, объединяло их в некую концепцию и противопоставляло их тем воззрениям, которые он сам отстаивал. Любопытно, что позднее Герцен заявлял: "Славянофилы... начали официально существовать с войны против Белинского; он их додразнил до мурмолок и зипунов" (Герцен, т. IX, с. 29).

Разгар этой войны приходится на 1844--1846 годы. Это не значит, что славянофилы и тот орган, с которым они тогда были связаны, то есть "Москвитянин", ранее были вне полемики с Белинским {Несколько раньше вошел в эту борьбу Герцен. Ср. в письме к Белинскому от 26 ноября 1841 г.: "В Москве я все время ратовал с славянобесием" (Герцен, т. XXII, с. 116). В Москве Герцен был осенью этого года, непосредственно общался и спорил со славянофилами в московских салонах.}. Чувствительным ударом по "Москвитянину" был памфлет "Педант" (1842), обращенный против Шевырева; прямо касалась славянофильства развернувшаяся после выхода брошюры К. Аксакова о поэме Гоголя полемика вокруг "Мертвых душ" (см.: наст. изд., т. 5). Но это были удары по отдельным целям. Между тем с 1844 года борьба приобрела фронтальный характер. После обзора литературы за 1843 год, где славянофилы впервые поминаются как особая "литературная партия", нет почти ни одной статьи, рецензии и заметки, где бы прямо или косвенно не поминались славянофилы. Для этого полемического ожесточения были свои причины.

Чернышевский, указывая на присущую Белинскому терпимость к чужим мнениям, ссылался на полемику со славянофилами, в которой "со стороны Белинского постоянно было гораздо больше доброжелательства, нежели со стороны его противников" (Чернышевский, т. III, с. 232). И это было действительно так, хотя о "непримиримости" и о "нетерпимости" Белинского, о "крайностях" его позиции твердила другая сторона, говорили об этом и некоторые друзья Белинского (например, П. В. Анненков. См.: Анненков, с. 237--238).

Резкость полемических выпадов славянофилов далеко превосходила резкость нападений Белинского и нередко носила "специфический" характер, который в значительной степени объясняет ответную реакцию Белинского. Ведь в памфлетных стихах М. А. Дмитриева и Языкова, распространявшихся и в славянофильской среде, в статьях, рецензиях и заметках "Москвитянина" нередко прямо говорилось или намекалось на "неблагонамеренность" критических выступлений Белинского, на его вражду к "национальному достоянию" и посягательства на "авторитеты", на его приверженность ко всему "западному" и "пренебрежение" ко всему русскому, на его "антипатриотизм". Полемические выходки "Москвитянина" доходили до издевательских "переименований" журнала, где действовал Белинский, в "Иностранные (или "Чужестранные") записки".

В воспоминаниях Анненкова противопоставлялись два отношения Белинского к славянофилам: непримиримое - в 1844--1846 годах, и более примирительное - в "Современнике" 1847--1848 годов. Говоря об умеренности требований Белинского, Чернышевский вместе с тем отмечал, что они всегда были "тверды и последовательны, высказывались с одушевлением, энергически" и что "в спорах с противниками Белинский не имел привычки уступать" (Чернышевский, т. III, с. 233--234). Сам Белинский, и как раз в ту пору, когда, по Анненкову, он обратился к более беспристрастному разбору славянофильских идей, писал о себе в третьем лице: "Вот уж сколько... времени, как он говорит о славянофилах одно и то же и может положительно ручаться за себя, что никогда не изменится в этом отношении" ("Ответ "Москвитянину").

Последовательность Белинского в отношении славянофильских доктрин ярко обнаружилась в полемике 1844--1845 годов. Она несомненно выделялась на фоне более гибких, иногда примирительных отношений московских западников, в частности Грановского, не прекращавших общения со славянофилами. Показательно неодобрение со стороны Белинского примирительных жестов московских западников на обеде, данном в честь Грановского. "Сколько ни пей и ни чокайся, - передают слова Белинского в это время, - это не послужит ни к чему, если нет в людях точки соприкосновения, никакой возможности к уступке с той или другой стороны" (Панаев, c. 206). Да, Белинский не находил "точки соприкосновения" с опорными идеями славянофилов в те периоды, когда даже Герцен был склонен "понять истину в fatras (ворохе. - Ю. С.) их нелепостей" (Герцен, т. II, с. 354). Вместе с тем нельзя не заметить, что осуждение славянофильских мнений у Белинского никогда не было огульным. Характерно, что даже в разгар полемики против славянофилов Белинский находит возможным по справедливости оценить отдельные положительные стороны их суждений. Так, при отрицательном отношении в целом к статье И. Киреевского "Обозрение современного состояния литературы" (см. "Литературные и журнальные заметки" за май 1845 г.) Белинский находит в ней "много дельного, верного, умного о современном состоянии Европы". В критике западноевропейской буржуазии и ее идеологии он в ряде пунктов "совпадал" со славянофилами и не скрывал этого даже в пору особого обострения борьбы. Если рассматривать полемику со славянофилами в середине 1840-х годов с внешней стороны и судить по тому, что и как говорится Белинским о них, не раскрывая того, что за этими словесными выпадами стоит, то позиция Белинского не всегда может быть правильно понята и оценена. Тон этих полемических выпадов иронический, резко насмешливый. Белинский пользуется приемами шаржа, "выхватывает" мнения крайнего рода. Ср. в статье о "Тарантасе" высмеивание приписываемых "славянолюбам" слов, что "не только Аттила, сам Адам был славянин", утверждение, что некоторые из них "мечтают о реставрации блаженной эпохи, когда за употребление табака резали носы", или "хотят реставрации Руси до нашествия татар", возвращения "в XIX веке Руси гостомысловских времен, то есть Руси баснословной". Здесь очевидно стремление выставить в глазах читателя мнения "славянолюбов" со смешной стороны. В ответ на это многие из славянофилов могли серьезно заметить, что они и не думают таким образом. Конечно, о славянстве Аттилы не фантазировал ни один из собственно славянофильских теоретиков, допетровскую Русь идеализировали далеко не все из них, тем более далеко не все думали о возможности возвращения к порядкам и условиям того времени {Белинский позднее критикует эти попытки сводить взгляды славянофилов к отдельным крайним проявлениям. Он указывает, например, что фельетонист "Санкт-Петербургских ведомостей" (Э. И. Губер) "не совсем прав, видя в наших славянофилах не больше, как "защитников бороды и кафтана". "Правда, между славянофилами есть и такие; но в какой же партии нет людей, которые своею ограниченностью делают смешною свою партию?" - спрашивает он ("Современные заметки", январь, 1847 г.).}. Даже на насмешки относительно утверждений, что "Запад гниет", такие славянофилы, как И. Киреевский и даже Хомяков, могли бы возразить, что они совсем не думают, что западный мир вообще не содержит никаких живых элементов прогресса, развития и т. п. В одну "партию" часто сводили тогда не только очень разных лиц, но и различные группы. Между упомянутыми выше молодыми идеологами славянофильства (также не во всем сходившимися между собою) и их старшими коллегами по "Москвитянину" - Погодиным и Шевыревым были существенные расхождения. Еще меньше общего было у подлинных московских славянофилов с представителями прямого обскурантизма, собравшимися вокруг петербургского "Маяка". Но не было и решительных попыток не только отмежеваться, но и размежеваться ни среди сотрудников "Москвитянина" {Попытка И. В. Киреевского с начала 1845 г. "реформировать" "Москвитянин" была кратковременной и нерезультативной.}, ни между различными лицами и группами, тяготевшими к "славянолюбию". Многое в полемике Белинского в эти годы объясняется тем, что она велась против разношерстной компании, участники которой объединялись в лучшем случае решительным противостоянием так называемой "западной партии".

Внимательный читатель видел за этими ироническими выпадами против очень неоднородной группы (или даже групп) литераторов более глубокую противоположность взглядов, касавшихся прошлого и настоящего России и Запада, славянских и европейских народов, более того - основных принципов мировоззрения. Заслуга выделения этих более глубинных и решительных расхождений и принадлежала прежде всего Белинскому. Белинский особенно подчеркивал метафизический характер воззрений славянофилов, их неспособность ухватить диалектику исторического развития. Вот как представлены им взгляды молодого героя "Тарантаса", явно отождествляемого со славянофилами: "Простая истина невыносима ему... Во всем он видит только одну сторону, - ту, которая прежде бросится ему в глаза, и из-за нее уж никак не может видеть других сторон. Он хочет во всем встречать одно, и голова его никак не может мирить противоположностей в одном и том же предмете. Так, например, во Франции он увидел борьбу корыстных расчетов и мелких интриг, - и с тех пор Франция, его прежний идеал, вовсе перестала существовать для него... Он неспособен понять, что добро и зло идут о бок и что без борьбы добра со злом не было бы движения, развития, прогресса, словом - жизни..." (с. 309) {Здесь и далее указываются страницы наст. т.}. К таким непреодолимым расхождениям между славянофилами и Белинским в пунктах, на которых сходились все представители славянофильства, следует отнести признание славянофилами православной церкви как важнейшего условия народного единства и особого пути России, избавлявшего ее от тупика и кризиса западной цивилизации. "Соборность" характеризовала, по утверждению славянофилов, православную церковь как "истинно христианскую" в отличие от католицизма с его властью папства и от протестантизма с его приоритетом личностного начала в вопросах веры. "Соборность" сливалась для них с общинным началом, сохраненным в русском народе. Эти начала определяли обособленность и исключительность исторического пути России и отчасти славянского мира. Они представлялись славянофилам надежною защитой от "западного" мировоззрения, от господства эгоистического начала. Они казались гарантом социального мира между сословиями, охраняемого основывающимся на доктрине православия единовластием монарха. В философском плане эта идеалистическая концепция, с характерным для нее подчинением собственно философских начал догматико-вероисповедным и иррациональностью, противостояла материализму, сенсуализму и рационализму. Принцип народности сопрягался славянофилами с идеализацией патриархальности и ограниченным национализмом. Белинский трактует понятия народности и национальности, глубоко важные для него, не отрывая их от развития образования, социального прогресса (ср. то, что сказано по этому поводу в статьях об "Евгении Онегине"). Позднее, в "Ответе "Москвитянину" он характеризует славянофильскую теорию народности как мистическую {Он ядовито замечает там о "бариче", изучавшем народ "через своего камердинера", то есть указывает на сословно-дворянскую подоплеку подобных представлений о народности.}.

Славянофилы утверждали, что западные, европейские "начала" чужды России. Противоположность Запада России вели они с античных времен; причину этого видели в утвердившемся на Западе господстве римского права с его формализмом. Запад и его цивилизация исчерпали себя, по мнению славянофилов, и не способны своими силами выйти из тупика.

Всему этому противостояло убеждение Белинского в единстве исторического процесса. В истории Запада он усматривал явные признаки переходного времени, когда определились в обществе новые социальные идеалы. Признание необходимости в обществе социалистических начал связано у Белинского и с отстаиванием процесса европеизации и демократизации русской жизни. В следовании России по этому пути Белинский видит полное развитие национальной самостоятельности ее, рост сил и исторического значения русского народа.

Расхождения по этим центральным пунктам, касающимся исторического процесса и отношений между Западом и Россией в ходе его, составляли основу полемики Белинского со славянофилами в эти годы. Они сохранялись и в последующем, когда эта полемика (как в статье "Взгляд на русскую литературу 1846 года") становилась более сдержанной. Признавая известную правоту славянофилов в осуждении "фантастического космополитизма во имя человечества", Белинский вместе с тем отвергает "фантастическую народность" идеологов славянофильства. В борьбе с основными славянофильскими доктринами Белинский неизменно выступал с демократических позиций. Соглашаясь с отдельными критическими выступлениями славянофилов, особенно направленными против буржуазного Запада, Белинский никогда не шел на компромисс и соглашение с их доктриной. В этом и проявлялась непримиримость Белинского-демократа.

Вернуться на предыдущую страницу