Ю. Сорокин. Годы перелома. Литература и социальный прогресс - Часть 1

Вернуться на предыдущую страницу

В общественно-политических взглядах Белинского решающий перелом произошел, как известно, с начала 1840-х годов. Новые, всецело захватившие Белинского идеи к середине десятилетия получают полное развитие. Новое понятие действительности - объективно развивающейся независимо от Идеи или Духа совокупности явлений реального мира - органически связано для Белинского этих лет с другим организующим для его мысли понятием социальности (социализма). Важно отметить, что движение общества к социализму Белинский не представляет вне борьбы, вне демократического движения. Якобинизм, радикализм - неотделимая часть его социальных взглядов.

Личность и общество, человек - человечество - вот то "двуединство", которое составляет для Белинского предмет пристального внимания. Сравнительно небольшая статья о "Руководстве к познанию новой истории" Смарагдова дает как бы квинтэссенцию социально-исторических идей Белинского. История рассматривается здесь Белинским как важнейшая наука современности, как подведение итогов предшествующего развития человечества и основа представлений о его будущем. История как "изложение фактов жизни человечества" есть "сознание истории непосредственной", "самой жизни человечества, из самой себя развивающейся по законам разумной необходимости". Возможность истории как науки основывается на признании "в развитии общественности" "неизменных законов". Исторические воззрения Белинского решительно противостоят представлениям о фактах человеческого и общественного бытия как наборе случайных явлений, отражении полного произвола. Белинский опирает свое убеждение в закономерности развития общества на достигнутый уровень научного знания о законах, господствующих в мире природы. Основное содержание исторического развития, его нерв составляют, по представлениям Белинского, отношения между "личностями реальными", конкретными людьми и "идеальною личностью". Как такого рода "идеальная личность" представляются, с одной стороны, племена, народы, государства, а с другой - "идеальная личность" наиболее высокого порядка - человечество. Сам Белинский отмечал решающее значение для своей концепции положения о связи и соотношении "личностей" разного порядка {О воздействии здесь на Белинского некоторых социально-исторических концепций его времени см. в примеч. к статье об учебнике Смарагдова.}.

Коренное отличие человека от других живых существ Белинский видит в сознании. Оно не сводится к одному логическому процессу мысли, но обусловлено слиянием мысли и чувства, это "страстное, переходящее в жизнь убеждение". Сознание в этом высшем смысле понимается и как назначение каждого отдельного лица, и как цель существования каждого отдельного социального коллектива, и конкретно-исторического общества, и целого человечества. Различие состоит в том, что путь к этой цели для отдельной личности ограничен условиями ее существования, конкретно сложившимися историческими обстоятельствами, средой, в которой проходит жизнь этой личности, тогда как путь совершенствования и развития сознания для человечества непрерывен и безграничен. Так выдвигается понятие прогресса, непрерывного развития человечества от низших ступеней к высшим. Понятие прогресса Белинский рассматривает как важнейшее достижение человеческого сознания на современной ступени его развития. Это - условие и залог более быстрого и успешного дальнейшего движения человечества.

Прогресс, необходимый и непрерывный для человечества, однако, реально осуществляется через судьбы отдельных людей, в нем участвуют различные племена, народы и государства: "из разнообразия характеров народов образуется единство человечества". Результатом движения является, по замечанию Белинского, история "обновления нравов чрез обновление поколений". Итогом ряда этапов развития оказывается самосознание человечества. "Оно уже начало понимать, что оно - человечество: скоро захочет оно в самом деле сделаться человечеством..." С этого момента начнется "история, в истинном значении этого слова". Так, в условиях подцензурной статьи выдвигается тезис о предстоящем необходимом социалистическом переустройстве общества. Впрочем, как об этом свидетельствуют высказывания Белинского и в этой, и в других статьях, непрерывность прогресса не означает его прямолинейности. Он рассматривается не как движение снизу вверх по прямой, но как движение по развертывающейся спирали. Прогресс представляется и как непрерывная борьба добра со злом, где "нередко обращается в полезное и благое даже то, что имело своим источником ложь или корыстный расчет". Отмечается противоречивый характер прогресса.

В социально-философских воззрениях Белинского проступают черты, характерные для типичных представлении домарксова материализма и утопического социализма(Ведь и Маркс, и Энгельс, с отдельными ранними работами которых был знаком Белинский, в это время страстно искали в ходе нарастающего демократического движения новых формул общественного развития, путей к познанию непреложных законов развития человеческого общества. В 1843 году, по образному определению Ленина, "Маркс только еще становился Марксом, т. е. основателем социализма, как науки, основателем современного материализма, неизмеримо более богатого содержанием и несравненно более последовательного, чем все предыдущие формы материализма" {В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, с. 357.}. В концепциях Белинского о направлении и содержании социального процесса есть черты, свидетельствующие о нелегких поисках новых путей, о попытках перевести идеи материализма в сферу истории человеческого общества. Это находит отражение и в названной статье.

Относя свое время к "переходным эпохам", в которые "старое или сокрушается с грохотом, или подтачивается медленно, а заря нового видна только немногим избранным, одаренным ясновидением будущего по темным для других приметам настоящего", Белинский особо выделяет значение промышленного и технического прогресса, развертывания средств коммуникации для дальнейшего движения общества и перемен в нем. "И эти паровые машины, эти железные дороги, электрические телеграфы - все это что же такое, если не победа духа над грубою материею, если не предвестник близкого освобождения человека от материальных работ, унижающих душу и сокрушающих волю, от рабства нужды и вещественности!" Белинский признает значение не только духовных, но и материальных средств для развития общества. Для Белинского как демократа характерно развитие мысли о потребностях народных масс как причине общественного развития. Он предъявляет к науке истории требование показать, что "исходный пункт нравственного совершенства есть прежде всего материальная потребность и что материальная нужда есть великий рычаг нравственной деятельности". "Этой истины, - заявляет он, - может пугаться только детское чувство или пошлый идеализм", ибо "если б человек не нуждался в пище, в одежде, в жилище, в удобствах жизни, - он навсегда остался бы в животном состоянии". Говоря о прогрессе как "источнике и цели исторического движения", Белинский отмечает не только непрерывность такого движения, но и приобретаемое им в новейшее время ускорение. Если до сих пор человечество доработалось до образования сословий, то теперь, хотя предстоит "еще более длинный путь", он будет "уже более прямой и широкий, а это уже много - из чащей и дебрей выйти наконец на большую дорогу". Особое значение придано при этом французской революции конца XVIII века. Характерно, что с нее предлагает Белинский вести начало нового периода всемирно-исторического процесса. Белинский отмечает многосторонность истории общества, всеобъемлемость понятия социального прогресса. При всем значении истории политической - истории войн, договоров и правительств - она необходимо охватывает и экономическую сторону жизни народов, и развитие идей, наук, искусства и литературы, наконец, изменения в нравах.

Демократизм позиции Белинского отчетливо выражается в критике некоторых ложных теорий прогресса - его аристократической, идеалистической и ограниченно буржуазной, утилитаристской интерпретации. Первая связывает прогресс только с деятельностью некоторых благородных деятелей, игнорирует реальные интересы и устремления массы, ее защитники "во всяком материальном движении видят упадок и гниение общества, унижение человеческого достоинства, преклонившего колено перед тельцом златым и жертвенником Ваала". Другая, напротив, связывает прогресс только с преследованием частных выгод, с господством "корыстного расчета и эгоистической деятельности нескольких сословий на счет массы общества". "Первая крайность, - заключает критик, - производит пустых идеалистов, высокопарных мечтателей, которые умны только в бесплодных теориях и чужды всякого практического такта. Вторая крайность производит сциентифических спекулянтов и торговцев, ограниченных и пошлых утилитаристов". Резко обращая свою критику против апологетов капитала, Белинский неутомим и в осмеянии политического донкихотства, оправдания социальной отсталости, пренебрежения к материальным нуждам общества. Эта сторона его критики особенно акцентирована в полемике со славянофилами.

Антибуржуазность позиции Белинского сильно проявилась в статье о "Парижских тайнах" Э. Сю. Здесь вскрыты острейшие социальные конфликты буржуазной Франции в период господства финансовой буржуазии при Июльской монархии. На русской почве эта статья была первым печатным произведением, столь остро представившим вопиющие противоречия буржуазного строя, власть денег, господство духа спекуляции, порабощение и тяжкую материальную зависимость трудящихся масс, работников, преданных буржуазией после их героической борьбы на июльских баррикадах в Париже. Бескомпромиссна критика буржуазной демократии, "конституционной мишуры", формального равенства перед законом, от которого "пролетарию ничуть не легче". "Вечный работник собственника и капиталиста, пролетарий весь в его руках, весь его раб, ибо тот дает ему работу и произвольно назначает за нее плату". И вместе с тем Белинский верит в силы масс, на их активность возлагает свою надежду, видит в них источник будущего прогресса. "Народ - дитя, - говорится о трудовом народе Франции, - но это дитя растет и обещает сделаться мужем, полным силы и разума... Он еще слаб, но он один хранит в себе огонь национальной жизни и свежий энтузиазм убеждения, погасший в слоях "образованного" общества".

Подвергнуть такому прямому и беспощадному анализу тогдашнюю российскую действительность, столь же открыто показать историческую перспективу ее развития, даже неотложные задачи демократизации русского общества в условиях бдительной цензуры было практически невозможно. Для этого нужно было действовать вне рамок легальной печати. И Белинский высказал это откровенно три года спустя, в знаменитом письме Гоголю. В нем была открыто сформулирована демократическая программа на ближайшее будущее, освещены "самые живые, современные национальные вопросы в России теперь". Уничтожение крепостного права, отмена телесных наказаний, непременное выполнение хотя бы уже существующих законов - вот программа-минимум, которую выдвигал там Белинский. В свете этих прямых высказываний более позднего времени, но несомненно отражавших взгляды, выработанные Белинским уже в предшествующие годы, следует рассматривать и то, что сказано им о современном русском обществе и его развитии в журнальных статьях середины 1840-х годов, делая необходимые поправки на вынужденную цензурой осторожность высказываний.

Одна историческая личность имеет для Белинского в эти годы особое, даже исключительное значение в его рассуждениях об истории России. Это личность Петра I. К нему и его реформам обращается он неоднократно, говорит о нем восторженно. Петровская пора как пора решительных, хотя часто и внешних перемен в жизни русского образованного общества становится для него естественной точкой отсчета при оценке исторического прогресса в русском обществе. Характерно, что в Петре, в его преобразовательной деятельности Белинский открывает прежде всего глубоко национальную сущность. В статье "Петербург и Москва" находим следующую многозначительную параллель: "Как все великие люди, Петр явился впору для России, но во многом не походил он на других великих людей. Его доблести, гигантский рост и гордая, величавая наружность с огромным творческим умом и исполинскою волею, - все это так походило на страну, в которой он родился, на народ, который воссоздать был он призван... Петра тесно связывало с Россиею обоим им родное и ничем не победимое чувство своего великого призвания в будущем. Петр страстно любил эту Русь, которой сам он был представителем...". Образу Петра, несомненно идеализированному, Белинский придает черты, самому ему близкие. Он готов видеть в нем своего рода "революционера" на троне. В европеизме Петра, в его обращении за образцами к западной цивилизации он видит решительную попытку порвать с косностью старого быта, своеобразный акт гражданского "самовоспитания". "Первым пестуном его (Петра. - Ю. С.), - пишет критик, - было - отрицание". Решительность, энергия и смелость действия, быстрота свершения, неутомимость в преследовании цели - вот что импонирует революционному демократу Белинскому в этом очищенном и облагороженном образе Петра. Но результатами петровских реформ Белинский, конечно, не обольщался. В них он видел только самое начало исторического движения русского общества, преодолевающего свою отсталость и национальную замкнутость. "Надо быть вовсе слепым, - решительно заявлял он (в рецензии на кн. 2 "Польского чтения"), - чтоб думать, что реформа Петра уже кончилась: она еще только начинается".

В упомянутой статье "Петербург и Москва" Белинский между прочим отмечает противоположность процесса развития России европейскому. В России развитие, по лаконичной формуле критика, идет "сверху вниз", а не "снизу вверх", как оно шло в других европейских государствах. За этой формулой скрывается важное для исторических воззрений Белинского убеждение в переплетении для России нового времени процесса европеизации, усвоения форм современной цивилизации с процессом демократизации общества, процессом неизбежного расширения круга политически активных лиц и групп. Этому отвечает и последовательное углубление совершающихся процессов - от неизбежно внешнего и поверхностного усвоения новых форм европейской цивилизации и образованности малочисленной верхушкой сословного общества до распространения их на все более широкие слои наиболее свободного сословия - дворянства, в том числе и на его средние слои, пока наконец не наступит черед пробуждения народного самосознания, вовлечения в этот процесс самого народа.

В восьмой статье о Пушкине, в связи с разбором романа "Евгений Онегин", дана развернутая картина внутреннего развития русского общества в конце XVIII - первых десятилетиях XIX века. За рамки этого периода принимаются, с одной стороны, 1785 год - дата опубликования "жалованной грамоты" Екатерины II дворянству, а с другой - 1812 год, который, "потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле неизвестные источники сил". В русской критике это едва ли не первая попытка социологического анализа событий, захвативших русское общество той поры, попытка очертить место и роль в нем отдельных социальных сил, сословий и классов. Именно здесь Белинский говорит о формировании в качестве активной социально-культурной силы слоя "среднего дворянства". Здесь же отмечается и возникновение после 1812 года общественного мнения и самосознания.

Характерно выдвижение в качестве рубежа в этой истории русского общества войны 1812 года. В подцензурной статье Белинский не мог с достаточной свободой определить значение, которое имело героическое сопротивление русского народа в этой войне и пробуждение русского национального сознания для начала нового этапа во внутреннем освободительном движения. Не мог помянуть он и другой исторический рубеж - 1825 год - как важнейшую дату в истории русского общества. Но это не мешало ему именно с этого времени начинать новый этап в развитии России, подчеркивая, что предшествовавший период от Петра I до 1812 года был еще "не историей" собственно русского общества, а "только пролог к истории: история начинается с 1812 года" (рецензия на кн. 2 "Сельского чтения"). Невольно напрашивается параллель к выдвижению в качестве рубежа, отделяющего новейший период европейской истории, французской революции 1789--1794 годов в статье об учебнике Смарагдова.

Вернуться на предыдущую страницу