С. Машинский. На позициях историзма. Часть 1

Вернуться на предыдущую страницу

В настоящий том вошли статьи, рецензии и заметки Белинского, опубликованные на протяжении более полутора лет: с апреля 1842 по ноябрь 1843 года. Однако подавляющее большинство статей тома относится к 1842 году.

Это было важное время в общественной и литературной жизни России. После длительного затишья в годы последекабристской реакции активнее стали выявлять себя различные формы общественной жизни. К этой поре относятся первые столкновения между славянофилами и западниками. Именно в том же, 1842 году свершилось "великое событие в русской литературе" - вышли в свет "Мертвые души" Гоголя. Наконец, это было важное время в духовном развитии самого Белинского.

Окончательно отрекшись от идей "разумной действительности" и связанных с ней теоретических построений, критик стал утверждаться на позициях социализма, а несколько позднее - и материализма. Белинский обрел новый сильный импульс для дальнейшего развития своих политических и эстетических воззрений. Именно к этому времени относятся интенсивные поиски Белинским такой системы взглядов, которая, по выражению Плеханова, "сама вытекая из общественной жизни и сама объясняясь этой жизнью, в свою очередь объясняла бы ее и давала бы возможность широкого и плодотворного на нее воздействия" {Г. В. Плеханов. Избр. филос. произв., т, IV, М., 1958, с. 435.}.

В начале 40-х годов окончательно окрепло в Белинском представление о том, что в виду особых, специфических условий исторического развития России художественная литература (добавим - также и литературная критика) стала единственной легальной трибуной общественной деятельности, главной формой выражения стремлений и чаяний народа. В 1842 году Белинский отмечал, что пока еще только в искусстве и литературе, в эстетической и литературной критике "выражается интеллектуальное сознание нашего общества". Отсюда проистекало убеждение в особой ответственности писателя в решении социальных проблем современности. В эстетическое сознание Белинского активно вторгается пафос социальности. Характерное для Белинского этой поры обострение критики социальной действительности вело его теоретическую мысль к утверждению в скором времени на позициях революционного демократизма.

Реакционная критика всячески стремилась увести литературу от общественных проблем, ограничить ее сферой отвлеченных вопросов красоты, добра, нравственности. Поэзия, писал именно в том же, 1842 году критик "Сына отечества", есть выражение "души страстно любящей окружающую ее привольную природу и удалую жизнь среди бесконечных рек и дремучих лесов" ("Сын отечества", 1842, No 5, с. 69). Эстетика Белинского формировалась в решительной борьбе с такого рода проповедями и отличалась страстными поисками наиболее эффективных путей воздействия литературы на современную жизнь России. Из одной статьи в другую критик развивал мысль о неразрывной связи искусства с жизнью, с "исторической современностью" и подвергал сомнению и исследованию идеалистические представления о художественном творчестве как автономной, замкнутой в самой себе сфере. Вместе с тем Белинский страстно стремился дойти до осознания "тайны, сущности и значения истинной поэзии".

Он мечтал о создании целостной системы в исследовании самых разнообразных аспектов художественного творчества. В основание такой системы он положил принцип единства эстетического и исторического взгляда на искусство. К ее поискам критик, разумеется, был подготовлен всем предшествующим опытом своих теоретических раздумий, но именно сейчас они стали, наконец, увенчиваться серьезными и вполне ощутимыми результатами.

Важнейшим теоретическим достижением критики Белинского в работах 1842 года является принцип историзма, который все более последовательно и глубоко пронизывает его эстетические взгляды.

Следует напомнить, что уже во второй половине 30-х годов прогрессивная, мыслящая интеллигенция России стремится выявить внутренние связи между действительностью современной и прошлой, проникается интересом к философии истории, к исследованию общих законов и закономерностей всемирно-исторического развития. Эти аспекты духовной жизни приобретали злободневный характер. Отвлеченное умозрение уступило место поиску таких социально-философских, теоретических идей, которые содействовали бы преобразованию или совершенствованию современной жизни. Эту тенденцию очень точно в 1842 году зафиксировал Белинский в статье, посвященной "Руководству к всеобщей истории" Фридриха Лоренца: "Век наш - по преимуществу исторический век. Историческое созерцание могущественно и неотразимо проникло собою все сферы современного сознания". Историзм становился предпосылкой научного взгляда на мир и импульсом к новому решению некоторых коренных проблем искусства.

Исходной посылкой теоретической позиции критика становится положение, отчетливо сформулированное в обзоре "Русская литература в 1841 году": "Поэзия всегда верна истории, потому что история есть почва поэзии". Только то поэтическое творение, которое родится из важных причин и производит важные последствия, представляется Белинскому "действительным". Все другие произведения - "случайности" и никакого следа в сознании общества не оставляют. Принцип историзма побуждает Белинского внести существенные поправки в некоторые собственные прошлые оценки различных явлений русской литературы - например, творчества Державина, Карамзина, Жуковского. Он по-новому ставит вопрос о "национальном" и "общечеловеческом" в поэзии Пушкина.

Историческая точка зрения позволяет Белинскому преодолеть свою прежнюю одностороннюю оценку романтизма и понять романтизм не только как явление эстетически правомерное в искусстве, но и как исторически необходимый этап в развитии художественного сознания.

Однако романтизм к началу 40-х годов уже сдал свои позиции. Преобладающую роль в развитии русской литературы играл реализм, хотя мощное влияние романтической поэзии Лермонтова она испытывала на себе еще очень долго. В статье о стихотворениях Полежаева, открывающей настоящий том, Белинский рассматривает творчество этого поэта в общей перспективе исторического движения русской поэзии. По мнению критика, Полежаев выразил те черты романтического мироощущения, которые были уже пройденным этапом в отечественной поэзии. Белинский называет Полежаева поэтом необыкновенной силы чувства. Но для истинной поэзии недостаточно одного чувства. Ей необходима еще мысль. В ранних своих статьях 30-х годов Белинский восторгался стихами, в которых преобладало чувство, полагаемое им первостепенным и главным элементом поэзии. В начале 40-х годов в сознании критика чувство становится уже чем-то второстепенным. "Чтоб стих был поэтический... - замечает критик, - недостаточно... одного чувства: нужна мысль, которая и составляет истинное содержание всякой поэзии". Отражая действительность, поэт должен выразить и свой взгляд на нее, свое отношение к ней, "думу" своего времени.

В данном случае не существенны конкретные аспекты оценок Белинским творчества Полежаева. Для нас важно сейчас подчеркнуть значение, какое критик придает роли "разума", "мысли", "субъективного" начала в поэзии, в художественном творчестве вообще. Но во всех ли случаях "разум" и "мысль" оказываются спасительным началом в поэзии? Нет, не во всех. В этой связи большой интерес представляет статья Белинского о Баратынском.

Определяя историческое место Баратынского в русской поэзии, критик отмечает свойственный ему "яркий, замечательный талант" и ставит его на "первое место" среди поэтов, вошедших в литературу вместе с Пушкиным. Весьма существенную черту поэзии Баратынского Белинский видит в присущей ей напряженной мысли, которая "вышла не из праздно мечтающей головы, а из глубоко растерзанного сердца". Казалось, в Баратынском есть все, чего не хватало и Майкову и Полежаеву. Все же и поэзия Баратынского представляется Белинскому уязвимой.

Критик отмечает, что элегический характер поэзии Баратынского происходит от "думы", "от взгляда на жизнь". Дело, однако, в том, что "дума" Баратынского представляется Белинскому ложной. В ее основе, полагал он, лежит убеждение в гибельности для искусства просвещения, науки, прогресса. Отсюда - глубокая безысходность поэзии Баратынского, его элегического чувства, вступающего в трагический конфликт с разумом. Сопоставляя Баратынского с Пушкиным, которому было также свойственно ощущение трагического противоречия между разумом и чувством, критик, однако, говорит, что "Демон" у Пушкина лишь эпизод, между тем как все его творчество проникнуто жизнеутверждающей верой в победу человеческого разума. Баратынский же, столкнувшись с противоречиями действительности, проникся сознанием бесцельности жизни, бесплодности и тщеты разума. Беда Баратынского, по мнению критика, состоит в том, что он лишен "веры в идею". Вот почему его поэзия, сделавшись "органом ложного направления", лишилась "той силы, которую мог бы сообщить ей талант поэта". Таков вывод Белинского, сегодня, впрочем, звучащий чересчур категорично и неожиданно сурово. Правда, два года спустя критик и сам внесет некоторые поправки в свои прежние оценки поэзии Баратынского. В статье "Сочинения князя В. Ф. Одоевского" он назовет внезапно умершего Баратынского "прежним бойцом" и с огромным уважением будет отзываться о его "замечательном таланте", а еще через несколько месяцев, в обзоре "Русская литература в 1844 году", скажет о непреходящем значении произведений этого поэта, которые "мыслящий человек всегда перечтет с удовольствием".

Возвращаясь к статье ("Стихотворения Е. Баратынского"), следует помнить, что она имеет большое значение для понимания общего характера умонастроения Белинского в 1842 году. Идея отрицания приводит критика к убеждению в неуклонном поступательном движении человечества, ибо на смену отжившему и гнилому неизбежно должно прийти новое и живое. И Белинский формулирует важную мысль: "Надо уметь отличать разумную действительность, которая одна действительна, от неразумной действительности, которая призрачна и преходяща". В переводе на политический язык эти слова означают окончательное осознание Белинским, что ненавистная ему "российская действительность" - "призрачна и преходяща". Это признание было озарено страстной революционной верой Белинского в неизбежное торжество разума на земле. Но какими же путями человечество придет к этому торжеству? В подцензурной статье Белинский не мог, разумеется, даже поставить такого вопроса. Куда более откровенным он позволял себе быть в своих письмах. Например, в последнем апрельском 1842 года письме к Боткину он баз всяких околичностей утверждает, что "тысячелетнее царство божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды", но "обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов". Познакомившись с идеями социализма по произведениям Жорж Санд и Пьера Леру, Белинский писал 5 декабря 1842 года Панаеву: "...Очи наши узрели спасение... мы дождались пророков наших - и узнали их, мы дождались знамений - и поняли и уразумели их", а 9 декабря того же года признавался Боткину: "...чувствую, что созерцание мое возвысилось до общего, до идеи". Идеями социализма и материализма Белинский овладевал и дальше, В 1842 году он знакомится с содержанием книги Фейербаха "Сущность христианства". В январе 1843 года он одобряет статью Боткина о немецкой литературе 1842 года, которая явилась сокращенным переводом (без указания источника) начальных страниц брошюры Энгельса "Шеллинг и откровение", а затем популяризирует через журнал положения этой статьи. Герцен вспоминал в "Былом и думах" о глубоком увлечении Белинского идеями социализма и, в частности, статьями Пьера Леру: "Петр Рыжий, так называли мы его в сороковых годах, - становится моим Христом", - писал мне всегда увлекавшийся через край Белинский".

Статья о Баратынском - пример того, как мысль Белинского из сферы эстетической настойчиво прорывалась в мир социальных идей и политических обобщений, как блистательно умел критик на материале искусства ставить важнейшие общественные проблемы современности.

Отдавая должное явлениям романтической поэзии, Белинский вместе с тем в эту пору с более пристальным интересом относился к исследованию тех процессов в современной русской литературе, которые знаменовали собой ее "сближение с жизнью, с действительностью", наступление эпохи ее "мужественной зрелости".

В этом отношении примечателен обзор "Русская литература в 1842 году", в котором подведены некоторые общие итоги литературного движения за истекший год. С точки зрения Белинского, 1842 год был переломной вехой в историческом развитии отечественной литературы, годом "капитальнейших" "Мертвых душ", годом "крутого поворота", началом бурного расцвета реалистической прозы. Он говорит, что относительно последнего периода русской литературы этот год явился "блистательнейшим пополнением".

Основная мысль, которая проходит через новый обзор Белинского, состоит в том, что без современного содержания, без "живого, кровного сочувствия современному миру" невозможно никакое искусство. Писатель должен быть верен действительности - с этим требованием Белинский подходил к литературе с самого начала своей критической деятельности, оно было отчетливо сформулировано еще в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя". Но сейчас такая постановка вопроса кажется Белинскому уже недостаточной. Помимо "такта действительности", которым должен обладать художник, его произведение должно иметь "достоинство идеального содержания", а для того, чтобы понять, что это у Белинского тех лет означает, сравним гегелевское понимание идеала с тем, какое здесь выдвигает Белинский.

Идеал в идеалистической эстетике, в частности - гегелевской, - это надмировая Идея, выраженная в индивидуальной форме мистифицированной действительности. По Гегелю, идеал в искусстве предстает как изображение, не только очищенное от прозаической будничности и являющееся как бы "лестью искусства", но, главное, выражающее надмировое "субстанциальное содержание" Идеи {См.: Г.-В.-Ф. Гегель, Эстетика, т. 1. М., "Искусство", 1968, с. 165,}. В обычных тогда представлениях русских журналистов эта идеалистическая концепция донельзя упрощалась, так что под словом "идеал", говорит Белинский, еще недавно подразумевали что-то вроде "не любо - не слушай, а лгать не мешай", нечто фантастически идеализированное, сочетание "всевозможных добродетелей или всевозможных пороков". Ныне понимание идеала приблизилось к действительности. Прочитаем целиком эти важные строки критика: "Теперь под "идеалом" разумеют не преувеличение, не ложь, не ребяческую фантазию, а факт действительности, такой, как она есть; но факт, не списанный с действительности, а проведенный через фантазию поэта, озаренный светом общего (а не исключительного, частного и случайного) значения, возведенный в перл создания, и потому более похожий на самого себя, более верный самому себе, нежели самая рабская копия с действительности верна своему оригиналу".

Понятие эстетического "идеала" включает в себя, стало быть, обобщение, типизацию, освобождающую изображение от всего частного и случайного. Здесь для Белинского заключено одно из важнейших условий осуществления искусства, которое не терпит плоского, натуралистического копирования действительности, но требует очищения ее от всего случайного, нехарактерного.

Само понятие художественности приобретает в эстетике Белинского куда более широкое значение, чем прежде, когда оно в русской критике чаще всего ассоциировалось с достоинствами стиля, языка, теми или иными удачами пейзажной или портретной живописи. Белинский гораздо теснее связывает критерии художественности со сферой содержания искусства, с типизацией действительности. Но при этом, полагает критик, типизация - процесс не бессознательный. Она тем более глубока и совершенна, чем успешнее овладевает художник передовым миропониманием, современным общественным идеалом и содействует своим творчеством его утверждению в жизни. Пренебрежение этим важным условием не проходит бесследно для искусства.

Художественное произведение должно быть, по мнению критика, не только результатом поэтического инстинкта, непосредственного созерцания жизни, но и выражать передовое сознание писателя. Современное искусство заинтересованно относится к действительности и алчет убеждений. Чувство художника должно быть пронизано, насквозь просвечено идеей. Это - существеннейшая предпосылка художественности. Белинский здесь намечает одно из важнейших положений своей концепции реализма, которую он всесторонне будет развивать и аргументировать в обзорах русской литературы за 1846 и 1847 годы.

Итак, уже в 1842 году Белинский приходит к выводу, что объективность реализма может естественно сочетаться со "страстной субъективностью", социальностью художника, его горячим стремлением к изменению существующих общественных форм жизни. Еще задолго до того как вошел в обиход термин "реализм", для Белинского реализм уже существовал как художественная система, которая в наибольшей мере осуществляет в себе законы искусства.

Прежде критик полагал, что субъективная позиция художника, его симпатии и антипатии не влияют на акт творчества или даже искажают его. Теперь, исполненный протеста против николаевской действительности и воодушевленный идеалом социализма, Белинский отдает предпочтение критике действительности и в литературе, теоретически осмысливает художественный опыт Лермонтова и особенно Гоголя. "Субъективность" У Белинского становится термином, которым он выражает передовые стремления писателя, способность писателя откликаться на главные и самые острые проблемы времени. Эта субъективность избавляет художника от односторонности и позволяет видеть действительность в ее истинном свете, она является, по слову Белинского, "всеобъемлющей". Вне такой "субъективности" немыслимо верное и целостное изображение жизни. В конце 30-х годов, во время увлечения философией Гегеля, Белинский призывал к объективности творчества, которое, по его тогдашним представлениям, не должно быть отмечено никаким отпечатком личности художника. Теперь же он полагает, что высшая объективность изображения обеспечивается только пафосом "субъективности", то есть сознательным стремлением художника протестовать против бесчеловечности действительности. Таким образом снимается прежде утверждавшееся подчинение личного общему, субъективного - объективному. Истинно художественное произведение как раз и выражает идеал, в котором личность и общество не подавляют друг друга, а гармонически сочетаются, связаны между собой в конечном счете едиными интересами.

В появившейся весной 1843 года статье об "Истории Малороссии" Николая Марковича Белинский снова возвращается к интересующей его теме. Усматривая характерную особенность умственной жизни современного общества в стремлении к единству и целостности, Белинский отмечает, что этот процесс выражается и во взаимном тяготении к сближению искусства и науки, поэзии и философии. Искусство теперь "уже не ограничивается страдательною ролью - подобно зеркалу, безучастно и верно отражать в себе природу", но стремится вносить "в свои изображения живую личную мысль, которая дает им и цель и смысл". Преобладание в современных художественных произведениях субъективного начала выражается в том, что поэт не просто изображает те или иные стороны действительности, но одновременно "и судит, и вопрошает, и отвечает". Поэзия и философия ныне перестали чуждаться одна другой и беспрестанно подают друг другу руку. Отсюда важный вывод: "Поэт нашего времени есть в то же время и мыслитель". Белинский полагает, что перед мыслящим художником открываются новые горизонты в эстетическом освоении мира.

Вернуться на предыдущую страницу