В. Березина.Белинский в "Московском наблюдателе". Начало работы в изданиях А. А. Краевского - Часть II

Вернуться на предыдущую страницу

Время сотрудничества Белинского в "Московском наблюдателе" и начало его работы в изданиях Краевского (апрель 1838 - январь 1840 гг.) - это крайне сложный и во многом противоречивый период идейного и творческого развития критика, напряженной, интенсивной работы мысли, стремительного движения вперед и отклонений в сторону, период исканий и раздумий, приобретений и потерь, полезных открытий и тяжких заблуждений, радостных переживаний и мучительных страданий. Все стянулось в тугой узел, развязать который Белинскому все же удалось (хотя далеко не сразу). Способствовала этому прежде всего сама русская действительность, которую Белинский лучше познал с переездом в Петербург, русская литература (особенно творчество Гоголя и Лермонтова), а также более глубокое проникновение в самую философию Гегеля, понимание консервативности ее системы и прогрессивности метода. Если на первых порах Белинский, принимая идею развития, исторической закономерности, призывал к примирению противоположных начал, к приятию сущего, как оно есть, то в 1840-е годы он вслед за Герценом, определявшим философию Гегеля, точнее, ее диалектический метод, как "алгебру революции", акцент делал на отрицании, на борьбе.

Для умственной жизни России второй половины 1830-х годов характерно пристальное внимание к философии Гегеля. Герцен вспоминал в "Былом и думах" (ч. IV, гл. 25): "Все ничтожнейшие брошюры, выходившие в Берлине и других губернских и уездных городах немецкой философии, где только упоминалось о Гегеле, выписывались, зачитывались до дыр, до пятен, до падения листов в несколько дней". Учение Гегеля начало проникать в Россию в годы последекабристской реакции, когда, в силу жесточайшего цензурного гнета, передовая общественная мысль оказалась раздавленной, когда мыслящая русская интеллигенция, чувствуя свое бессилие перед страшной реальностью николаевского деспотизма, на время отходит от политической борьбы и погружается в научные, философские изыскания - но не ради абстрактной, чистой науки, а для того, чтобы понять прошедшее своей страны, объяснить настоящее, предугадать будущее. Люди подчас разных убеждений связывали воедино философские и общественные проблемы. Так, Чаадаев писал Вяземскому 9 марта 1835 года, соотнося "мир философский" с "миром социальным": "Оба эти мира в наше время, если только я грубо не ошибаюсь, составляют один общий мир" {ЛН, т. 22-24, с. 10.}. И. С. Тургенев вспоминал впоследствии: "Мы тогда в философии искали всего на свете, кроме чистого мышления" 2{"Воспоминания", с. 516.}.

Увлечение Белинского гегелевской философией началось осенью 1837 года, то есть в пору, предшествующую его приходу в "Московский наблюдатель". В сентябре - октябре 1837 года он знакомится с эстетикой Гегеля (с помощью Каткова), в декабре 1837 - январе 1838 годов - с его философией истории, религии, права (при содействии М. Бакунина). К восприятию идей Гегеля Белинский был уже серьезно подготовлен собственными раздумьями, продиктованными стремлением освободиться от крайнего субъективизма, от "фихтеанской отвлеченности", желанием добиться "сближения с действительностью", понимания закономерностей в развитии народа, государства, права, в исторической и личной судьбе человека. 15 сентября 1837 года Белинский вернулся с Кавказа в Москву, а 8 декабря на его московской квартире поселился М. Бакунин, приехавший из своего имения Прямухино.

О своем изучении Гегеля Белинский так вспоминал в письме к Станкевичу от 29 сентября - 8 октября 1839 года: "Приезжаю в Москву с Кавказа, приезжает Бакунин - мы живем вместе. Летом просмотрел он философию религии и права Гегеля. Новый мир нам открылся: сила есть право, и право есть сила, - нет, не могу описать тебе, с каким чувством услышал эти слова - это было освобождение. Я понял идею падения царств, законность завоевателей, я понял, что нет дикой материальной силы, нет владычества штыка и меча, нет произвола, нет случайности, - и кончилась моя тяжкая опека над родом человеческим, и значение моего отечества предстало мне в новом виде. Я раскланялся с французами. Перед этим еще Катков передал мне, как умел, а я принял в себя, как мог, несколько результатов "Эстетики".-- Боже мой! Какой новый, светлый, бесконечный мир!.. Слово "действительность" сделалось для меня равнозначительно слову "бог".

Из этих слов может создаться впечатление, что уже в конце 1837 - начале 1838 годов Белинский пришел к полному "примирению с действительностью". Однако это не совсем так: требование "примирения" лишь постепенно распространялось критиком на все сферы жизни - на историю, политику, современную действительность, искусство и литературу, частную деятельность человека и т. д.

Если взять, например, важнейшие статьи (они помещены в первом разделе данного тома), нетрудно убедиться, что сам период "примирения с действительностью" Белинского не является чем-то единым и устойчивым, что в нем были свои фазы, свои вехи.

Так, в статье "Гамлет", драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета" наличествует восприятие и утверждение действительности в ее философском значении - как объективной реальности. Правильно усматривая зависимость субъекта от объекта, духовной жизни человека от внешних обстоятельств, Белинский, однако, склоняется к полному и безоговорочному подчинению личного общему, призывает к покорности "миродержавному промыслу".

В интерпретации образа Гамлета Белинский вышел за пределы личной судьбы датского принца. Опираясь на известную гегелевскую триаду (тезис - антитезис - синтез), он дал философское обоснование "идеи Гамлета". Три стадии в развитии Гамлета как личности (вначале - радужные, подкрепленные жизненным опытом мечты о действительности, затем - дисгармония в результате столкновения идеала жизни с самой жизнью и, наконец, - душевный покой как следствие признания всего происходящего мире "безусловным благом", то есть "примирение с действительностью") Белинский соотносит с понимаемым идеалистически процессом развития человечества и духовной жизни отдельной личности.

Душевное состояние Гамлета критик часто называет в статье "распадением" - термином философского идеализма, равнозначным "дисгармонии" и обозначающим не природное свойство личности, а тяжелую, мучительную для человека ситуацию, переходную стадию духовного развития, когда он уже не удовлетворяется безотчетным, наивным, младенческим единством с жизнью, "бессознательной гармонией с природой", но пока еще не пришел к "просветленной", "сознательной гармонии" с миром в результате глубокого постижения объективных законов развития действительности, истории и понимания своего места в ней. Следовательно, Гамлет, по мнению Белинского, знаменует собой одновременно и силу ("от природы") и слабость (как следствие обстоятельств, как "момент развития"), то есть самую проблему ("идею Гамлета") Белинский переносит из сферы чисто психологической в сферу социально- и философско-психологическую. Таким истолкованием образа Гамлета Белинский приблизил его к себе, к своему поколению.

Если в статье о Гамлете речь шла о действительности как объективном мире, то в так называемых "бородинских статьях" действительность предстает уже как конкретно существующая русская действительность.

Благодаря философии Гегеля Белинский овладел плодотворной идеей развития применительно к истории общества, понял объективность законов исторического процесса. Он настоятельно доказывает, что историческое развитие общества происходит не вследствие субъективного произвола отдельных личностей, а по определенным законам, в результате внутренней необходимости, исключающей самовольное воздействие человека на исторические, общественные процессы. Однако одностороннее восприятие философии Гегеля в конце 1830-х годов способствовало утверждению Белинского в это время на ошибочных общественно-политических позициях. Признав законообразность исторического процесса и, отсюда, как следствие, историческую необходимость, обусловленность ("разумность") всех этапов и каждой отдельной фазы истории общества, критик делает вывод о "неразумности" политической борьбы, направленной на изменение существующего положения вещей. Историческая неизбежность сильнее субъективных намерений отдельных личностей, человек не в состоянии противостоять железной логике истории, все попытки его изменить ход истории ни к чему не приведут, поэтому они бесцельны и неразумны. Таким образом, Белинский пришел к "примирению с действительностью" в результате доведенной до логического конца идеи закономерности исторического развития, без учета борьбы противоположностей ("идеи отрицания") как основы всякого движения.

Приняв тезис Гегеля "все действительное - разумно" и вслед за Бакуниным поставив знак равенства между "действительным" и "существующим", Белинский оправдывал русское самодержавие с двух точек зрения - исторической (как закономерную, а потому - разумную фазу в истории России) и современной (как реально существующую действительность в лице николаевской монархии). Более того, в статье о "Бородинской годовщине" В. Жуковского, признавая необходимость для России самодержавия в прошлом и настоящем, Белинский утверждает, что таинственная мистическая любовь к самой личности царя будто бы вообще является особенностью русского национального характера. В письме к Боткину от 10--11 декабря 1840 года, уже преодолев "примирение с действительностью", он писал, имея в виду свое прежнее не только историческое оправдание николаевского самодержавия: "О других грехах: конечно, наш китайско-византийский монархизм до Петра Великого имел... свою историческую законность; но из этого бедного и частного исторического момента сделать абсолютное право и применять его к нашему времени - фай - неужели я говорил это?"

В статье об "Очерках Бородинского сражения" Ф. Глинки, которая является как бы логическим продолжением статьи о "Бородинской годовщине", Белинский, исходя из признания внутренней обусловленности исторического процесса и доказывая разумность идеи самодержавия, неоднократно ссылается на Священное писание, утверждающее божественное происхождение власти на земле. Критик настаивает на божественной, мистической природе государственной, точнее - монархической, абсолютной власти вообще, а не только русского самодержавия. Показательны в этом отношении похвалы Белинского Наполеону по поводу его царственных демаршей. Резкость, категоричность, полемическая заостренность многих высказываний Белинского по общественно-политическим вопросам объяснялась тем, что он, по собственным словам, свои "примирительные" взгляды доказывал и развивал "со всею искренностию, со всем фанатизмом дикого убеждения" (письмо к Боткину от 10--11 декабря 1840 г.).

Ошибочные выводы о современном Белинскому положении России, которые критик сделал из своих теоретических посылок, вызвали протест со стороны передовых современников (прежде всего со стороны Герцена) и вскоре были осуждены самим Белинским - строго, резко, со свойственной ему прямотой и бескомпромиссностью. "Примирительные" умонастроения не могли не быть в сущности глубоко чужды Белинскому - демократу по убеждениям и борцу по натуре. Поэтому он имел все основания свое "примирение с действительностью" назвать впоследствии "насильственным", то есть не органичным, не характерным для него. И вообще у Белинского "примирение" с русской действительностью носило скорее философский, теоретический характер, поскольку и в это время он оставался противником крепостного права и официальной церкви, выступал против "официальной народности" и "квасного патриотизма", вел смелую борьбу с реакционной журналистикой и литературой.

Переход в решении общественно-политических вопросов намечается уже в статье "Менцель, критик Гете". Новым является полное умолчание о божественном происхождении царской власти, о священности самой идеи самодержавия. Применительно к самодержавию "разумность" понимается критиком только как историческая обусловленность, то есть для него русское самодержавие - это определенное звено, закономерная стадия в поступательном прогрессивном развитии России, а не достигнутый высший идеал, каким, например, представлял себе прусскую монархию Гегель, что позже вызвало резкое осуждение со стороны Белинского. Признание идеи прогресса и в пору "примирения с действительностью" позволило Белинскому вскоре от оправдания самодержавия в историческом плане перейти к допущению смены его другой, более совершенной фазой исторического развития России. В этом была сильная сторона мировоззрения критика конца 1830-х годов.

Еще нагляднее свидетельствует о постепенном нарастании в его мировоззрении элементов, способствовавших отходу от "примирения с действительностью", статья о "Горе от ума", законченная почти одновременно со статьей "Менцель, критик Гете". В ней детально разработана мысль о положительной и призрачной действительности, а признание наличия "призрачной действительности" уже само по себе подготавливало пути к будущему неприятию "гнусной расейской действительности". Показательно, что отрицательные стороны действительности ("призрачная", "неразумная" действительность) рассматриваются критиком как полноправный объект художественного изображения.

Во второй "бородинской статье", равно как и в других своих выступлениях этой поры, Белинский ставит проблему "личность и общество". И хотя он признает права личности ("всякий человек есть сам себе цель"), все же разумность во взаимоотношениях личности и общества усматривается в подчинении личного общему. Но существенно, что во многих подобных рассуждениях "общее" (действительность) выступает как страшная, враждебная человеку сила, безжалостно подавляющая его (см. письмо М. Бакунину от 10 сентября 1838 г.).

В ощущении противоречия между теоретическими представлениями о действительности и самой реальной русской действительностью заключалась сила Белинского как мыслителя. Это ощущение не покидало Белинского и в Москве, а с переездом в Петербург, этот "центр правительства, город по преимуществу административный, бюрократический и официальный", как писал он позже в статье "Петербург и Москва", оно еще более обострилось. Впоследствии, в письме от 10--11 декабря 1840 года, Белинский признавался Боткину: "Ты помнишь мои первые письма из Питера - ты писал ко мне, что они производили на тебя тяжелое впечатление, ибо в них слышался скрежет зубов и вопли нестерпимого страдания: от чего же я так ужасно страдал? - от действительности, которую называл разумною и за которую ратовал... Странное противоречие!"

Белинский всегда проверял свои теоретические построения непосредственной жизненной практикой. "Я мыслю (сколько в силах), но уже если моя мысль... стукнется о факты, я велю ее мальчику выметать вместе с сором", - писал он М. Бакунину в письме от 12--24 октября 1838 года. Именно поэтому, когда в Петербурге его теоретические, философские представления о современной жизни как "разумной действительности" "стукнулись о факты", Белинский заявил со всей решительностью: "Проклинаю мое гнусное стремление к примирению с гнусною действительностию!" (письмо Боткину от 4 октября 1840 г.).

Вернуться на предыдущую страницу