Н. Гей. В. Г. Белинский и русская литература - часть 5

Вернуться на предыдущую страницу

Вырвавшись из "примирения" с действительностью, критик продолжает верить в жизнь, но ищет прочного основания для "непримиримых страстей", бушующих в ней. Идеал нужен, но предстоит его связать с субстанцией, с реальностью. И, проходя через те круги реальности, которые раньше оставались вне поля зрения, Белинский поймет, что любовь его "к родному, к русскому стала грустнее", и по-новому ощутит внутреннюю близость свою к Гоголю с его стремлением послужить родной земле беспощадной критикой мира "мертвых душ".

Видеть новое, понимать его смысл и масштабы - счастливая черта критика. Белинский, пожалуй, был первым после Пушкина, кто разглядел в Гоголе "необыкновенный талант". Когда "Нос" Гоголя был отвергнут редакцией "Московского наблюдателя" за пошлость и тривиальность, Белинский писал о гоголевских повестях, как о созданиях "столь же глубоких, сколь и очаровательных".

В статье "Русская литература в 1841 году" он утверждает: "С Гоголя начинается новый период русской литературы". Охранительная журналистика и недоброжелатели писателя возмущаются этим ничуть не меньше, чем когда Белинский назвал Пушкина "великим писателем". Булгарин не допускал мысли, что Гоголь может быть "образцовым писателем классиком", усматривая в этом принижение таких первоклассных, по его мнению, авторов, как Полевой, Ободовский, Кукольник; его возмутило, что Гоголь "становится выше М. Н. Загоскина". В унисон с Булгариным звучали голоса Н. Греча, Н. Пельта, П. Юркевича, барона Розена. Но не только опасения за собственный авторитет, но и определенная позиция стоит за этим неприятием Гоголя: "Какая цель этих сцен?.. Зачем же показывать нам эти рубища, эти грязные лохмотья, как бы ни были они искусно представлены? Зачем рисовать неприглядную картину заднего двора жизни человечества без всякой видимой цели?"

И не только Булгарин, Греч, Сенковский, Воейков обрушились на Белинского за его выступление о Гоголе, но даже друзья критика и люди, сочувствовавшие писателю, например, Лажечников, не соглашались с критиком и считали его мнения о Гоголе ни с чем не сообразными, а прогнозы необоснованными. Лажечникову казалась "несправедливо высокой" оценка Белинским "Ревизора".

Между тем Белинский действительно вслед за Пушкиным нашел Гоголя и открыл его для широкого читателя, верно предугадав направление и значение его творчества для русской литературы.

После гибели Пушкина в одном из писем критик говорит, обращаясь к Гоголю: "Вы у нас теперь один, - и мое нравственное существование, моя любовь к творчеству тесно связана с Вашею судьбою: не будь Вас - и прощай для меня настоящее и будущее в художественной жизни моего отечества".

Пушкин был первым художником, который поставил критика перед осмыслением подлинно реалистического отображения жизни.

Следующим этапом сближения искусства с действительностью был Гоголь. Наряду с пушкинской гармонией жизни и "эпической грустью" в русскую литературу входит особая гоголевская "веселость", юмор или, как писал критик, "гумор".

Отрицание сатиры критиком в годы "примирения" сменяется приятием ее в качестве "законного рода поэзии". Причем сатирическое отношение искусства к действительности трактуется теперь очень широко, как вообще критическая направленность правдивого художественного освоения жизни.

В гоголевском "гуморе" Белинский видит пафос отрицания неразумной действительности и тем самым негативное утверждение положительного идеала в искусстве; в нем ярко выраженное эмоционально-субъективное отношение к жизни и специфическая эстетическая ее оценка, отсюда и гораздо более смелое и свободное творческое пересоздание средствами искусства. Отрицание становится существенным моментом реалистического освоения действительности в искусстве и искусством. В статье "Русская литература в 1845 году" критик подвел окончательный итог художественному соперничеству романтизма и реализма: романтизм проиграл.

Белинский вместе с Гоголем "все больше, кровнее любя Русь... с ее субстанциальной стороны", непримирим к "действительности настоящей", в которой так "много грязи, мерзости, возмутительно-нечеловеческого".

Начиная с "грустного пафоса" Пушкина, затем "духа отрицания" у Лермонтова и кончая "гумором" Гоголя, критическая, отрицательная, аналитическая сторона реализма получает у Белинского фундаментальное обоснование. Разумеется, отрицание для Белинского не самоцель, а необходимая предпосылка художественного исследования современного общества, о чем критик пишет, в частности, в связи с творчеством Ч. Диккенса. И в самом духе времени заложена потребность в этом качестве: "наш век - весь вопрос, весь стремление, весь искания и тоска по истине".

Обращаясь к "Мертвым душам", Белинский пишет, что "истинная критика должна раскрыть пафос поэмы", и показывает, что у Гоголя он "состоит в противоречии общественных форм жизни с ее глубоким субстанциальным началом" и это не мешает, а, напротив, способствует воссозданию "мира русской жизни".

В уже упоминавшейся статье о повестях Гоголя Белинский еще в 1835 году отмечал: "отличительный характер повестей г. Гоголя... комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния... г. Гоголь - поэт, поэт жизни действительной". О художественности Гоголя, по воспоминаниям К. Аксакова, много говорилось уже в кружке Станкевича, а Белинский, как свидетельствует И. Панаев, был поражен "художественной силой "Миргорода" и "Ревизора".

После выхода "Ревизора" Гоголь шесть лет почти ничего не печатал, соответственно не писал о нем и Белинский. Стоило, однако, появиться первому тому "Мертвых душ", как критик констатирует, что решительного поворота в сторону критического направления не могли сделать ни Пушкин, ни даже Лермонтов с его стихом, "облитым горечью и злостью", и "Героем нашего времени", но только Гоголь. "Мертвые души" критик называл одним из тех произведений, которые составляют "эпоху в литературе". В 1842 году он писал: "После появления "Мертвых душ" много найдется литературных Колумбов, которым легко будет открыть новый великий талант... Но не так-то легко было открыть его, когда он был еще действительно новым".

Момент появления "Мертвых душ" Белинский обозначает как пору "торжества неличности, посредственности, ничтожества, бездарности", как время "пустоцветов и дождевых пузырей литературных", "ребяческих затей, детских мыслей, ложных чувств, фарисейского патриотизма, приторной народности". На этом фоне явилась поэма Гоголя, "творение чисто русское, национальное... столько же истинное, сколько и патриотическое", в котором, по мнению Белинского, писатель сделал "великий шаг": он взглянул смело и прямо на русскую действительность.

Идея отрицания "расейской" действительности и "страстная нервистая кровная любовь к плодовитому зерну русской жизни" позволили критику сказать о принципиально новом значении для литературы творчества Гоголя и внести чрезвычайно существенный момент в понимание критического направления.

Отстаивая свои взгляды, Белинский не мог не вступить в полемику с К. Аксаковым. Критик-славянофил, восторгаясь "Мертвыми душами", истолковал вместе с тем поэму Гоголя в полном отрыве от ее жизненного содержания и художественного характера, представив ее явлением, подобным гомеровскому эпосу; само название "поэма" трактовалось им в духе эпической поэмы. Не мог пройти Белинский и мимо выступлений Шевырева, сближавшего Гоголя с Данте и Ариосто. Полемические заметки Белинского вылились в горячую защиту права русской литературы на критическое направление и в непримиримый отпор всем попыткам увести ее с этого пути.

Полемика с К. Аксаковым вышла за пределы судеб литературы и превратилась в начало длительного спора со славянофильской концепцией развития России, с ее идеалом, обращенным в патриархальное прошлое, с идеализацией допетровской старины.

Однако, отстаивая субъективность, Белинский стремится отделить ее от того, что теперь называют субъективизмом, от уклонений от истины; он - за такую субъективность, которая не противостоит жизненной и художественной правде, за субъективность истинную. Потому критик упрекает Лермонтова, не сумевшего в достаточной степени отделить автора от героя (Печорина). Тем же продиктована известная настороженность Белинского к лирическим отступлениям в "Мертвых душах": почувствовав опасность "мистико-лирических" настроений, давших себя знать в этих отступлениях, критик предостерегал писателя.

Социальное содержание общественного идеала ("социальность, социальность - или смерть!") и необходимость объективного обоснования такого идеала - основополагающие моменты исканий Белинского середины 40-х годов. Он пишет в одном из писем Боткину: "Ты знаешь мою натуру... Я с трудом и болью расстаюсь со старою идеею, отрицаю ее донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита. Итак, я теперь в новой крайности, - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания". В утопическом социализме для него так же, как и для Герцена, открывалась возможность социальных изменений в правах собственности, введения начал коммунальной жизни и принципов организации свободного труда. В учении Сен-Симона и Фурье заложены предпосылки общества, в котором будет реализовано "более права, более нравственности, более просвещения" (Герцен).

Познакомившись с книгой Луи Блана "История французской революции", Белинский назвал ее "новым откровением". Ему открылось в утопическом социализме ярко выраженное начало нового общественного устройства, и "золотой век" человечества переносился из прошлого в будущее. Белинский стремится к расширению опыта Сен-Симона и Фурье, внимательно приглядывается к деятельности Луи Блана, Вейтлинга, Прудона, Консидерана. Но вместе с тем его не устраивали рационалистические построения картин будущего. Социализм для него - и вопрос и процесс решения вопроса. Он не может быть одной формулой бытия, чем-то полученным в готовом виде. Он - будущее, то есть то, что должно быть реализовано не на словах, а самим ходом жизни. Вспомним в этой связи вывод, сделанный критиком еще раньше: "Разум не создает действительности, а сознает ее". Последовательное движение критика к социалистическому идеалу диктует настойчивое осмысление европейского революционного опыта и логики исторического - как всемирного, так и национального - развития.

Плеханов отмечал, что замечательный ум Белинского, так сильно и самобытно проявивший себя уже при осмыслении принципа действительности и гегелевской диалектики, спас его от некритического увлечения утопическим социализмом. И очень скоро вместе с Герценом он уже начинает понимать, что учению сенсимонистов и фурьеристов "чего-то недостает", что у этого учения нет "полного лозунга". Белинский ищет объективных обоснований социально-политических и общественных идеалов и, соответственно, приходит к выводу о необходимости историзма в осмыслении общественных явлений.

В статье на "Руководство к познанию новой истории..." С. Смарагдова появляется идея поступательного развития общества. История делает необходимые остановки, "но для того только, чтоб собраться с силами, запастись материальными средствами". Материальная потребность теперь осмысляется как "великий рычаг" нравственной, социально преобразующей деятельности. Соответственно новые идеи входят в систему взглядов критика и в его работы о литературе. Задумывая фундаментальные статьи, посвященные творчеству Пушкина, Лермонтова и Гоголя, он предуведомляет читателя, что в основу их будет положен социальный и исторический принцип.

Позиция Белинского в споре о "Мертвых душах" и была подготовлена его новыми социальными и историческими взглядами.

Соединить исторический и теоретический принципы в подходе к литературе в развернутом виде критик предполагал в задуманном еще в самом начале 40-х годов "Теоретическом и практическом курсе русской литературы". Попытка осуществить соединение этих двух принципов на основе гегелевского историзма в статье "Разделение поэзии на роды и виды" показала ему, что он не готов к этому. И тогда после гегелевской философии Белинский обращается к изучению реальной истории. В это время вышел ряд книг, посвященных истории России до Петра I и Петровской эпохе. В своих рецензиях на эти работы Белинский рассматривает движение в России к реформам Петра I и от них к современности, прослеживает становление русской национальности. Он вводит в обиход понятия исторического сознания и исторического века. Исторический аспект вводится и в статьи о русской народной поэзии, появляется новый замысел - на этот раз "Критической истории русской литературы". Историзм, который характеризует теперь мировоззрение Белинского, формирует и его отношение к Гоголю и гоголевскому направлению.

Как говорилось, в полемике с К. Аксаковым за вопросами литературы вставали вопросы истории, точнее - историзма. Движущие силы и закономерности развития общества, общественного сознания, культуры и литературы властно выходят на первый план размышлений и поисков критика. Спор с К. Аксаковым был также спором приверженцев двух типов социализма - своеобразного варианта феодального и революционно-утопического, и, соответственно, спором двух разных исторических концепций о том, где находится идеал, - в прошлом или в будущем. И вместе с тем это было переосмыслением и концепции Гегеля об эстетическом идеале человечества: немецкий философ относил его в прошлое, а русский критик видел его в будущем. Опираясь на свое понимание художественности, критик говорит о поступательном развитии мирового и русского искусства и потому современные формы творчества ставит выше наивной устной народной поэзии.

Вернуться на предыдущую страницу