Н. Гей. В. Г. Белинский и русская литература - часть 1

Вернуться на предыдущую страницу

Для понимания самого основного в деятельности В. Г. Белинского показательны слова самого критика, сказавшего кратко и точно: "Литература расейская моя жизнь..."

Жизнь Белинского, прошедшая за письменным столом, была трудной, упорной и постоянной борьбой правдоискателя, не страшившегося революционного пути к свободе и счастью народа. Всего полтора десятилетия продолжалась его напряженная деятельность. Для России это было время, подготовленное 1812 и 1825 годами. В период между событиями на Сенатской площади и похоронами Белинского на Волковом кладбище с непреложной ясностью определился центральный вопрос времени - крестьянский, вопрос о судьбах трудового народа, его месте и значении в жизни и в будущем страны, наконец, в национальной культуре. В годы жизни Белинского все отчетливее обнаруживалось перерастание первого, дворянского, этапа русского освободительного движения в новый, разночинский, предтечей и первым представителем которого он и стал. Крылатые слова о русской литературе как "революции до революции" в еще большей мере относятся к идейным устремлениям передовой общественной мысли. По словам В. И. Ленина, Россия выстрадала марксизм полувековой историей неслыханных мук и жертв, беззаветных исканий правильной революционной теории. И Белинскому принадлежит одно из ведущих мест в этом поиске, в этой борьбе за передовой общественный идеал.

Сделанное Белинским для утверждения гуманистического содержания общественных, этических и эстетических идеалов русской литературы сохраняет непреходящее значение. Многое определено им в судьбах русской литературы и в творчестве крупнейших писателей. Все сделанное критиком проникнуто гуманистическим, освободительным пафосом.

Слова Белинского "я - литератор" были по существу синонимом другого его же утверждения: "я в мире борец". Он видел в журнале трибуну новых идей, формирующих общественное мнение. Недаром, оценивая Н. А. Полевого, он отметил: этот литератор "показал первый, что литература - не игра в фанты, не детская забава, что искание истины есть ее - главный предмет". "Искание истины" - слова, которые могут быть девизом жизни Белинского. Поэтому особенно тяжело переживал он постоянные цензурные препоны. Временами выдержки не хватало, и тогда вырывалось: "А черт ли в истине, если ее нельзя популяризировать и обнародовать", - фраза, в которой весь Белинский, его горячность, нетерпение и вера в истину, которая нужна людям, задавленным самодержавием и крепостничеством. И тут напрашивается необязательное с фактической стороны, но симптоматичное по духу сопоставление: на одной немецкой литографии был изображен Прометей, прикованный к печатному станку, терзаемый орлом с прусской короной на голове, - аллегория посвящена борьбе "Рейнской газеты" с цензурой. В этой газете сотрудничал К. Маркс. Она была запрещена в январе 1843 года. Трудно сказать, знал ли о литографии Белинский, но именно к этому времени относятся его слова о себе самом: "Я - Прометей в карикатуре".

Рожденному говорить правду приходилось "сдерживать себя" и "прикидываться кошкой", хотя хотелось "лаять собакой". Но и при всех жестких ограничениях, несмотря на постоянные отметины красным цензорским карандашом, то, что было напечатано Белинским, обнаруживало в каждой строке убежденного мыслителя-борца, пропагандиста передовых идей, страстного полемиста и вдохновенного импровизатора. Он вкладывал себя целиком, без остатка в то, что делал, и потому сделанное несло неизгладимую печать его личности.

Друзья Белинского, и первый Станкевич, называли его неистовым Виссарионом, видя в нем человека увлекающегося, но фанатически преданного идее. Воспоминания о критике воспроизводят памятные его современникам случаи, когда он, обычно тихий человек, в пылу спора "преображался" и заставлял умолкать своего противника. Ему нужен был оппонент. И тогда обнаруживался его дар оратора и трибуна. В споре его союзниками были только истина, русская литература и будущее родины.

С предельной прямотой и откровенностью раскрывался Белинский в письмах к друзьям; здесь он мог, по его собственным словам, писать порядочно лишь на основании своей натуры. И нельзя представить деятельность критика, его сложное развитие, быструю смену взглядов, их взаимосталкивание, не понимая цельной его натуры. Белинский прошел стремительное идейное развитие от идеализма к философскому материализму, от расплывчатых утопических представлений о народном благе к революционным идеям и социализму. В его жизни не раз происходили изменения в мировоззрении и совершалась решительная ломка прежних взглядов.

Противники и недоброжелатели пытались представить развитие Белинского в виде смены заимствованных им идей, заводивших его из одного тупика в другой. Говорили о причудливой спутанности мировоззрения критика, о противоречивости его взглядов, о несовместимости одних исходных принципов с другими, о переменчивости, неустойчивости суждений и оценок, о немотивированных переходах и "перелетах" из крайности в крайность. Все это объясняли незнанием иноязычных работ в оригинале, непостоянством импульсивной натуры.

В действительности же крайности во взглядах Белинского - внешние приметы стремительного движения мысли, напряженных поисков истины. Развитие Белинского - это ускоренное прохождение пути, проделанного европейским общественным сознанием. Причем его мысль была обращена прежде всего и главным образом к русской действительности.

Мировоззрение Белинского - особый феномен. Аналогичного ему, пожалуй, не найти ни в русской, ни в мировой литературе. Многочисленные сопоставления русского критика с Прудоном, Сент-Бёвом или Ипполитом Тэном в целом несостоятельны, потому что никто из названных европейских деятелей и критиков не проходил в своем развитии такого трудного пути. Для Белинского именно борьба идей, их "выстраданность" значили бесконечно много. Не понимая этого, нельзя войти во внутреннюю логику его взглядов, охватить подвижность, динамичность мировоззрения. Белинский был в буквальном смысле слова диалектической натурой, предназначенной для поисков нового. Эти индивидуальные особенности его как нельзя лучше отвечали требованиям эпохи, выражали и олицетворяли движение русской общественной мысли. Примечательно, что сам Белинский видит в "неподвижности" признак бедности таланта, тогда как истинность и, следовательно, бессмертие усматривает он у "движущихся поэтов".

Мысль эта принципиальна в системе взглядов критика. Она направлена против "неподвижных мнений", мертвых догматов и метафизических прописей. Движение - форма существования истины, и борьба за ее жизнь - ее вечное обновление.

Плодотворны были страстные порывы критика, его полная самоотдача и ого "инстинкт истины". Герцен называл его "фанатиком", "человеком экстремы" (крайностей) и тут же добавлял: "но всегда открытый, сильный, энергичный". Ударение поставлено на определении "открытый". Человек "экстремы", но открытый, обращенный к другим людям. Белинский возражает, спорит, не соглашается, но признает право противной стороны "на уловление истины". И ошибались те, кто думал порой, что он упорствует в крайностях. Убежденность его - неотделимая часть открытой и энергичной, "глубоко вникающей" натуры.

Говоря о своем временном "примирении" со славянофилами, которое нарушилось стихотворением Языкова "К ненашим", Герцен отмечает, что для Белинского всегда была ясна невозможность примирения. Самому Герцену сначала это было далеко не ясно. Еще в 1844 году он пенял Белинскому, что тот не замечает положительного в славянофильстве, "не умеет читать жизни будущего века славянского". И только затем, в "Былом и думах", Герцен признает правоту Белинского: "Он слал нам грозные грамоты из Петербурга, отлучал нас, предавал анафеме и писал еще злее в "Отечественных записках". Наконец он торжественно указал пальцем против "проказы" славянофильства и с упреком повторил: "Вот вам они!" Мы все понурили голову. Белинский был прав!.." "Его можно любить или ненавидеть, - констатировал Герцен в другом месте, - середины нет. Я истинно его люблю. Тип этой породы - Робеспьер. Человек для них - ничего, убеждения - все".

На словах "человек... - ничего, убеждения - все" следует остановиться особо. Собственно говоря, это цитата из Белинского. Он повторяет это в письмах и Герцену и Боткину. Однако вскоре решительная поправка вводится в прежнее суждение. "Все общественные основания нашего времени требуют, - писал критик в начале 1841 года, - строжайшего пересмотра и коренной перестройки... Пора освободиться личности человеческой". И в другом месте: "Да будет проклята всякая народность, исключающая из себя человечность".

Возникает внутреннее столкновение приведенного выше тезиса и антитезиса, которое взывает к синтезу. Резкий до односторонности критик стремился в конечном счете осознать и другую сторону предмета осмысления. И тогда за противоречиями и непоследовательностью, за "перескоками" от тезиса к антитезису обнаруживается общее направление движения, процесс кристаллизации многогранной истины, постижения самой действительности. Белинский писал: "...кантисты не хотели видеть ничего великого в Фихте, фихтеисты с ироническою улыбкою смотрели на Шеллинга, а шеллингисты в Гегеле видят пустой призрак". Сам он ощущал потребность объективной научной логики в развитии философских идей. Но даже пребывание "в крайности", "в односторонности" не проходило бесследно, и подчас непрямой путь приводил критика, а вместе с ним и его читателей, на вершину, с которой раскрывались далекие горизонты. Литературная деятельность была для Белинского средством формирования общественного мнения, влияния на народное самосознание. В литературе он видел выражение духовных сил народа, воплощение его гения, его идеалов.

Вернуться на предыдущую страницу