Ю. Манн. В поисках новых концепций - часть II

Вернуться на предыдущую страницу

Таким образом, год (с марта 1841-го по март 1842-го), представленный настоящим томом, - это год решительного пересмотра Белинским примирительных взглядов, развития идей социальной критики и общественной функции искусства.

Для читателей Белинского, однако, такое утверждение едва ли окажется достаточным, при всей его очевидности и справедливости. Нужно вспомнить, что означала для Белинского та или другая идея, как глубоко проникала она во все его миросозерцание, нравственно-психологический состав. Один из первых биографов критика хорошо сказал о нем: "В каждом "моменте" он вполне проникался данной мыслью, веровал в нее, покорялся ей, отыскивал ее применения, распространял ее на свою личную жизнь и, действительно, "переживал" ее: если потом ему приходилось убеждаться в ее односторонности и ошибочности, ему всегда стоило большой душевной боли отказаться от нее" {А.

Н. Пыпин. Белинский, его жизнь и переписка, изд. 2е. СПб., 1908, с. 359.}.

Это значит, что взгляды Белинского, а также их перемены должны быть осознаны по возможности конкретнее.

Мы отметили в общих чертах развитие Белинским идеи "социальности".

Постараемся теперь охарактеризовать тип мышления критика в целом, связь его социальных идей с философскими и художественными.

Новый "момент" развития Белинского удобнее всего показать на его концепции художественных периодов, или форм искусства (мы называем эту концепцию историко-философской стороной системы). Дело в том что не только у

Белинского, но и у его предшественников и современников - литераторов и критиков философского склада - такие концепции играли исключительно важную роль. Они образовывали своего рода ядро мироощущения, формировавшее общее восприятие художественных явлений, а подчас и непосредственно диктовавшее те или другие оценки или характеристики.

Как же выглядела историко-философская сторона системы Белинского накануне интересующего нас периода? Ее определяющий момент (и в этом

Белинский был сходен с другими представителями философского направления русской и западноевропейской критики) - учение о смене художественных форм (стадий). Искусство в своем поступательном развитии проходит через ряд стадий, соответствующих регионально-хронологическим этапам человеческой истории: символическое искусство (Древний Восток), классическое искусство (античность; особенно Греция), романтизм (Западная Европа после утверждения христианства, главным образом в период средневековья), наконец, синтетическое искусство нового времени (Европа, включая Россию, и Америка).

Из этих форм Белинский обычно более подробно останавливался на последних трех.

Классическое искусство, по Белинскому, гуманистично в том смысле, что одушевлявшая его религиозная идея есть представление божества в человеческом облике, а также в том смысле, что оно воплощало торжество человеческого начала над стихийно-физическим, природным ("греческое творчество было освобождением человека из-под ига природы"; "Горе от ума", 1840). В связи с этим классическое искусство отличалось многосторонностью, гармоничностью элементов ("...в лице греков все эти _односторонности_ явились в живом и слитом единстве"; там же). В то же время, как это видно из сказанного, человечность классического искусства была не столько духовной и внутренней, сколько телесной, пластической и внешней. Если же в нем сталкивалось индивидуально-человеческое и общее, то победа оставалась за последним. "Древний мир был мир внешний, объективный, в котором _всё_ значило общество и _ничего_ не значил человек. Вот почему действующими лицами в греческой трагедии могли быть только боги, полубоги, цари и герои - представители общества, народа, а не частные лица" (там же).

Романтическое искусство переключило внимание на "внутреннего человека" (излюбленное выражение Белинского {Ср. также у Гоголя: "На все, что ни есть во внутреннем человеке... он (Пушкин. - Ю. М.) откликнулся так же, как откликнулся на все, что ни есть в природе видимой и внешней" ("В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность"). Выражение "внутренний человек" имеет свою историю.}). Богатство и утонченность внутренней жизни, приоритет духовного над физическим и телесным, культ любви (опять-таки в ее духовном, а не телесно-чувственном проявлении), "тревожное стремление в сумрачную даль бесконечного, ко всему таинственному и мистическому - вот романтические элементы, из которых слагалась богатая жизнь средних веков. Эта эпоха была пробуждением, восстанием духа". Словом, романтическое искусство - искусство духовного, внутреннего, музыкально-живописного (а не пластического и телесного).

Что касается искусства нового времени, то оно объединяет сильные стороны искусства классического и романтического. "Происходя исторически, непосредственно от второго... оно примирило богатство своего романтического содержания с пластицизмом классической формы". В ряду представителей новой, современной формы искусства, "начатого Шекспиром и Сервантесом", Белинский называл Байрона, В. Скотта, Купера, Гете, Пушкина.

Мы сказали, что учение о смене художественных периодов - своего рода ядро мироощущения критика, средоточие многих других проблем, И вот в 1841-1842 годах это ядро существенно преобразуется. Претерпевает изменение уже первая из описанных форм - античная.

В письме к Боткину от 27-28 июня 1841 года, в том самом письме, где

Белинский говорил о "свободе и независимости человеческой личности", он делится впечатлениями о только что прочитанных "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха (в переводе Дестуниса), "Книга эта свела меня о ума... Тимолеон, Гракхи и Катон Утический (а не рыжая скотина Старший) васлонили собою в моих глазах и Цезаря и Македонского". Выбор имен, а также их аттестация в высшей степени красноречивы. Симпатии Белинского на стороне не тех, кто утверждал государственную и военную мощь Древней Греции или

Рима, а тех, кто способствовал демократизации и гуманизации законов, боролся с тиранией, защищал неимущих и обездоленных. "Я понял через Плутарха многое, чего не понимал. На почве Греции и Рима выросло новейшее человечество. Без них средние века ничего не сделали бы. Я понял и французскую революцию, и ее римскую помпу, над которою прежде смеялся... Обаятелен мир древности. В его жизни верно всего великого, благородного, доблестного, потому что основа его жизни - гордость личности, неприкосновенность личного достоинства".

Древний мир предстает теперь в ином свете, чем год назад. Раньше

Белинский видел в античности приоритет общего над частным ("...всё значило общество и ничего не значил человек"). Теперь Белинский распознает в ней противоположную тенденцию - в защиту "частного", человеческой личности от "общего", государства. Раньше Белинский характеризовал гуманистичность древнего мира главным образом с религиозной (антропоморфизм религии) и естественно-природной стороны (торжество человеческого над стихийным, хаотичным, гармония элементов). Теперь критик видит гуманизм в политических факторах: в открытости греческого общества и суверенности каждого его гражданина. В статье, условно называемой "Общее значение слова литература" (1842-1844), Белинский обращал внимание на "публичность", составлявшую "основу гражданской жизни греков". "Оттого жизнь их отличается полнотою, многосторонностию и какою-то целостностию". Последнее подразумевает гармоническое развитие личности не только в естественно-природном, но и в гражданском, общественном смысле, В Греции и поэт, и воин, и простолюдин были гражданами, то есть принимали участие в судьбе государства и общества.

Но из нового понимания античности вытекает изменившееся представление об ее соотношении с последующими эпохами. Обратим внимание - в только что приведенной цитате - на фразу: "...без них (Древней Греции и Рима. - Ю. М.) средние века ничего не сделали бы". Раньше различие обеих эпох мыслилось чуть ли не абсолютным; средневековье восстановило человеческое, индивидуальное начало, дремавшее в лоне античного искусства. Теперь приоритет в освобождении личности признается за древним миром и средние века, таким образом, естественно продолжили наметившуюся тенденцию.

Продолжила ее - в резкой, кризисной форме - и Великая французская революция (слова Белинского о "римской помпе" французов знаменательно перекликаются с замечанием К. Маркса о том, как "революция 1789-1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в костюм Римской империи" {К.

Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 8, с. 119.}). Наконец, продолжает эту тенденцию - должно продолжить! - современное духовное и общественное развитие. "Да, греческий и латинский языки должны быть краеугольным камнем всякого образования, фундаментом школы", заключает Белинский свой пассаж о "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха. Раньше обращение современников, людей XIX века, к античности мыслилось критиком преимущественно в общефилософском и эстетическом аспекте: классическая форма прививает новейшей форме искусства пластицизм и объективность. Теперь оно берется в своем прямом, гражданском смысле: древний мир помогает воспитывать "гордость личности, неприкосновенность личного достоинства" {Новое понимание Белинским исторического прогресса близко к гегелевскому, выраженному, в частности, в его "Основных начертаниях философии права" (1821). Мировая история, как писал Гегель, в собственном смысле начинается в античный период, поскольку в греческом полисе возникло сознание свободы человека. Однако последнее еще было не полным: ив него исключались рабы. Лишь христианство мысленно распространило идею свободы на каждого человека. Великая французская революция сделала идею универсальной свободы целью общественного и государственного устройства (одновременно вызвав к жизни другие противоречия) - и в этом ее историческая миссия и преемственная связь со средневековьем и - далее - с античностью. Так отталкиваясь от идей примирения, от превратно понимаемого Гегеля, Белинский, как это отмечал еще

Г. Плеханов, ближе стал к диалектике Гегеля.}.

Прежде чем подробнее сказать о современной форме, нужно еще задержаться на эпохе средневековья. Последняя также предстала теперь в концепции

Белинского в измененном, мы бы сказали, двойственном свете. С одной стороны, средние века (и соответствующая им романтическая форма искусства) - это пробуждение сокровенной жизни духа, углубление и утончение интимного начала.

Но с другой стороны - это умерщвление естественных человеческих потребностей, деспотизм, феодальная иерархия. Первое представляет собою революционный момент, который подготовил новое время, вошел в качестве важнейшей части в строй чувств современного человека. Второе - элемент консервативный; это не только гнет изжившей себя традиции, но и сама общественная наличность, сам строй социальных связей. Отсюда двойственное отношение Белинского к средним векам. "Знаю, что средние века - великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности средних веков, но мне приятнее XVIII век - эпоха падения религии" (из письма к Боткину от 8 сентября 1841 года). "Падение религии" здесь следует понимать более широко - как начавшееся отрицание средних веков во _всех_ сферах общественной жизни.

Именно так толковались средние века в замечательном письме Боткина к

Белинскому от 22-23 марта 1842 года, письме, пронизанном идеями "Сущности христианства" Фейербаха. "Конец средних веков и начало нового времени есть собственно 18-й век. Во Франции совершилось отрицание средних веков в сфере общественности; в Байроне явилось оно в поэзии - теперь является в сфере религии, в лице Штрауса, Фейербаха и Бруно Бауэра. Человечество сбрасывает с себя одежду, которую носило с лишком тысячу лет..." {А. Н. Пыпин. Белинский, его жизнь и переписка, с. 401. Развитие идеи отрицания в русской литературе (идеи, аналогичной байроновской) Боткин видит в Лермонтове. В письме к

Боткину от 4 апреля 1842 года Белинский согласился с этой мыслью.}

Таким образом, современная форма общественной жизни мыслится Белинским под знаком полного разрыва феодальных пут, решительной критики феодальных отношений собственности, политики, морали, брака. Само понятие "критика" приобретает отныне у Белинского расширительный смысл; тут мы должны привести цитату из его несколько более поздней работы - "Речь о критике" (конец 1842 года). "...Есть критика не только для произведений искусства и литературы, но и критика предметов наук, истории, нравственности и пр. Лютер, например, был критиком папизма, как Боссюэт был критиком истории, а Вольтер критиком феодальной Европы". Фигура умолчания в предпоследней фразе ("и пр."!) - один из примеров того искусства обхода цензурных отмелей, которое восхищало в

Белинском Герцена: автор оборвал фразу там, где подразумевались самые острые формы критики - критики социального и политического строя. Через страницу же, с тем же искусством эзоповой речи, Белинский сумел провести мысль, что в

России _прямая_ политическая и социальная критика еще невозможна и _поэтому_ возрастает роль сфер искусства и литературы, в которые переносится такая критика. "В России пока еще существует только критика искусства и литературы. Это придает ей еще больший интерес и большую важность..." {Ср. также: В. И. Кулешов. "Отечественные записки" и литература 40-х годов XIX века. М., Изд-во МГУ, 1959, с. 104).}

Какова же современная мировая форма искусства? Белинский не отказывается от своей любимой мысли о соединении в современной форме сильных сторон классицизма и романтизма {_Классицизмом_ Белинский называл только искусство античного мира, а _романтизмом_, как правило, искусство средних веков. К классицизму и романтизму нового времени Белинский применял выражения, подчеркивавшие их неромантический (неклассический) характер: "французский _псевдоклассицизм_", "так называемая романтическая школа, или юная литература Франции", и т. д.}, античного пластицизма и средневековой духовности. Но не меньшее значение получают теперь, в его глазах, социальные и политические моменты современной формы. В той же "Речи о критике" сказано, что "искусство нашего времени есть выражение, осуществление в изящных образах _современного сознания_, современной думы о _значении_ и _цели жизни_, о _путях человечества_, о _вечных истинах_ бытия". Нужно представить себе, что означали в словоупотреблении Белинского этой поры подчеркнутые нами слова, чтобы увидеть, как близко придвигал он современное художественное мышление к мышлению собственно критическому и социальному.

Такое современное искусство Белинский называл _историческим_ - термин, обозначавший не жанр, не сферу изображения (изображения прошлого), но именно угол зрения, "направление искусства": "это или современный взгляд на прошедшее, или мысль века, скорбная дума, пли светлая радость времени; это не интересы сословия, но интересы общества; не интересы государства, но интересы человечества; словом, это _общее_, в идеальном и возвышенном значении слова..." ("Руководство к всеобщей истории"). Чрезвычайно важно, что понятие "общее" (оно подчеркнуто Белинским) снабжено оговоркой: "в своем идеальном и возвышенном значении". Просто "общее" - это диктат "сословия", "государства", отвергаемый критиком во имя благоденствия "частного", человека. "Общее" в идеальном смысле - это искомая организация коллектива свободных людей, устроенная на справедливых началах.

Уточняется также, в глазах Белинского, круг авторов, представляющих новейшую форму искусства. Хотя критик по-прежнему возводил эту форму к

Шекспиру и Сервантесу и считал ее важнейшими представителями Гете, В.

Скотта, Купера и других, но вместе с тем все больший удельный вес получают те, кто воплощает "историческое направление" в указанном выше смысле.

Прежде всего это Шиллер. Мало сказать, что Белинский возвеличил

Шиллера, сурово порицаемого им в период примирения, что критик вновь оценил гуманистический и бунтарский дух его творчества. Шиллер стал важнейшим аргументом новой эстетической системы Белинского, так сказать, достойно увенчав ее постройку. Раньше критик называл Шиллера поэтическим воплощением средневекового романтизма. Теперь он уточняет: хотя немецкий поэт "постиг все великое и истинное в средних веках", в нем заметно и сочувствие "с древним миром". Но не подобный ли синтез античной и средневековой традиции, имеющий своей целью освобождение человеческой личности из-под гнета феодальных форм, призвана, по Белинскому, осуществить новейшая история? В той же статье мы читаем: "Не из книг почерпнул Шиллер свою ненависть к униженному человеческому достоинству в современном ему обществе: он сам, еще дитятей и юношею, перестрадал болезнями общества и перенес на себе тяжкое влияние его устарелых форм..." Все это выдержано в духе уже приводившейся характеристики исторической поэзии.

Из современных европейских писателей первые места Белинский отводит теперь Беранже, Гейне и Жорж Санд. "Я боготворю Беранже - это французский

Шиллер, это апостол разума, в смысле французов, это бич предания. Это пророк свободы гражданской и свободы мысли" (из письма к В. Боткину от 28 июня 1841 года). О Гейне Белинский пишет: "Он весь отдался идее достоинства личности и не удивительно, что видит во Франции цвет человечества" (из письма к В.

Боткину от 30 декабря 1840 - 22 января 1841 года).

Особые симпатии в это время вызывало в Белинском творчество Жорж Санд. "...Для нее не существуют ни аристократы, ни плебеи, - для нее существует только _человек_". Излюбленная тема писательницы - "женщина и ее отношения к обществу, столь мало оправдываемые разумом, столь много основывающиеся на предании, предрассудках, эгоизме мужчин..." ("Бернард Мопрат... Жорж

Занд...", 1841). Как "адвокат женщины" Жорж Санд- "решительно Иоанна д'Арк нашего времени, звезда спасения и пророчица великого будущего" (письмо к Н,

Бакунину от 7 ноября 1842 года). При всей восторженности все эти оценки носят не общий характер и легко расшифровываются. Жорж Санд, близкая к последователям Сен-Симона и особенно к Пьеру Леру (учением которого интересовались в кружке Белинского), горячо увлеклась идеями социализма.

Характерно мнение дореволюционного исследователя о романе "Консуэло", столь восхитившем Белинского: "Иногда можно смело переставить строчки из романа - в письма или сочинения Леру, или обратно, и эта перестановка будет совершенно незаметна" {В. Каренин. Жорж Занд, ее жизнь и произведения, т. II, Петроград, 1916, с. 339.}.Восприятие русским критиком Жорж Санд в духе библейской "пророчицы" вытекало из сущности дела: социалисты-утописты (и французская писательница в том числе) рассматривали свое учение как "новое христианство". Столь тесное сближение собственно художественной и социальной мысли создавало для искусства реальную опасность утилитаризма; позднее ее не смогли избежать некоторые петрашевцы, не говоря уже о крайностях писаревской критики. Белинский один из первых почувствовал сложность проблемы и поспешил поставить, так сказать, ограничения. Последние сводились к защите эстетической природы искусства, ибо произведение без "исторического содержания" еще может иметь "относительное достоинство"; "но если, при живых современных интересах, оно не ознаменовано печатию творчества и свободного вдохновения, то ни в каком отношении не может иметь никакой ценности..." ("Речь о критике"). Это положение имело принципиальное значение и выгодно отличало Белинского от некоторых его младших современников (например,

Валериана Майкова). Помог здесь Белинскому опыт его эстетических исканий 30-х годов, культура идеалистической диалектики, пристально изучавшей и "оберегавшей" специфику искусства. И самое интересное в творческом развитии критика 40-х годов - оплодотворение этой культурой новых, "исторических" устремлений.

Вернуться на предыдущую страницу