А. С. Курилов. Виссарион Белинский - часть 2
 Вернуться на предыдущую страницу
Если бы не проницательность Надеждина, неизвестно еще, как бы сложилась
дальнейшая судьба Белинского. "Сколько глубочайших натур, - говорил критик
позднее, - остаются на Руси неразвитыми и глохнут оттого, что не встретились
вовремя с человеком или с людьми!" (11, 554). Ему в этом отношении повезло.
Надеждин не только пригрел "_выключенного из университета_" студента,
помещая его переводы с французского на страницах своих изданий, одновременно
пытаясь помочь Белинскому определиться на должность учителя сначала в
Белоруссии, а затем и в Москве. Он разглядел в щуплом, постоянно
недосыпавшем и недоедавшем, ничем внешне не привлекательном молодом человеке
дар критика, то "божье наказание", которое, по словам самого Белинского,
состояло в "задорной охоте высказывать свои мнения о литературных явлениях и
вопросах" (11, 129). И предоставил ему возможность высказать эти мнения
печатно. Именно в надеждинской "Молве" увидели свет "Литературные мечтания"
Белинского - первая в своем роде оптимистическая "элегия в прозе", "элегия"
о прошлом и настоящем современной ему русской литературы и "мечтания" о ее
будущем. И тут всем стало ясно: на Руси появился Критик.
Автор "Литературных мечтаний" не сразу поверил в свое призвание.
Приступая к работе над статьей, он мысленно видел, себя и корректором, и
"младшим учителем", надеясь подобной публикацией лишь поправить свое
материальное положение, свои "денежные обстоятельства", о чем и писал брату
Константину 17 августа 1834 г. (11, 116). Однако довольно восторженный прием
уже ее первых частей (вся статья была напечатана в сентябре - декабре 1834
г. в десяти номерах "Молвы") и лестные о них Отзывы (И. И. Лажечников,
например, в письме Белинскому от 26 ноября 1834 г., не зная, что он и есть
автор выходивших без подписи "мечтаний", называет их "бойкими" и "умными"
{В. Г. Белинский и его корреспонденты. М., 1948, с. 174.}) буквально
окрылили Белинского. Он понял, что нашел с_в_о_й талант, с_в_о_е
литературное поприще, встал на тот единственно верный путь, где наконец-то
сможет выразить "мысли высокие, благородные", раскрыть "душу пылкую",
высказать "пламенную любовь ко всему изящному..."
Только в процессе работы над "Литературными мечтаниями" Белинский
получил ответ на долго мучивший его вопрос о своем назначении. Он понял, на
что избран и к чему призван. И завершал последние разделы статьи уже не
просто страстный "любитель всего изящного", а человек, горячо болеющий за
состояние и будущее отечественной литературы, отчетливо сознающий выпавшую
на его долю миссию, поверивший в себя как критика, твердо решивший "быть
органом нового общественного мнения". "Конечно, - замечает он, - страшно
выходить на бой с общественным мнением и восставать явно против его идолов,
но я решаюсь на это не столько по смелости, сколько по бескорыстной любви к
истине" (1, 83).
Откуда же взялась у начинающего критика такая уверенность в
правильности своего решения? Что дало ему моральное право на восстание? -
Высота выработанного им к тому времени "идеала изящного", который, как
отмечал уже в начале XIX в. В. А. Жуковский, "должен существовать в голове
каждого критика" {Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985, с. 224.}, и
четкое представление о том, какой - и в художественном, и в содержательном
отношении - должна быть русская литература, литература великой страны и
великого народа. Вез такого рода "литературных мечтаний", без конкретного,
зримого идеала литературы не может, как показывает история, быть настоящего
критика. Ведь он лишается главной опоры в своих суждениях, того
единственного критерия, который всегда остается решающим в оценке достоинств
произведений искусства.
Но выработать подлинный "идеал изящного" нелегко. Истинный критик, как
отмечал еще В. А. Жуковский, "знает все правила искусства, знаком с
превосходнейшими образцами изящного; но в суждениях своих не подчиняется
рабски ни образцам, ни правилам; в душе его существует собственный идеал
совершенства.., с которым он сравнивает всякое новое произведение художника,
идеал _возможного_, служащий ему верным указателем для определения степеней
превосходства" {Жуковский В. А. Эстетика и критика, с. 220.}.
У Белинского был такой идеал: литература как "выражение - символ
внутренней жизни народа" (1, 29). Сейчас этот идеал кому-то может показаться
уж слишком простым и непритязательным, а тогда о попытке его реального
художественного воплощения живо напоминала судьба А. И. Радищева,
рискнувшего лишь приоткрыть занавес, скрывающий от взоров общества
внутреннюю жизнь замордованного самодержавием русского народа. И претворять
его в действительность было далеко не безопасно. С высоты такого идеала
Белинский и заявил в "Литературных мечтаниях": "_Да, у нас нет литературы_",
литературы, которая бы уже вполне выражала жизнь нашего народа "до
сокровеннейших глубин и биений" (1, 22, 24). И настаивая на своем
утверждении, отводя от себя упрек об отсутствии якобы у него патриотизма,
писал: "...я отвергаю существование русской литературы только под тем
значением литературы, которое я ей даю, а под всеми другими значениями
вполне убежден в ее существовании" (1, 379).
"Литературные мечтания" и становятся творческой заявкой молодого
критика на решительную борьбу за свой "идеал изящного", за "идеал
_возможного_", за самое возвышенное на основе этих идеалов понятие -
"значение" - литературы. За такие художественные истины и ценности, которые
не зависят от чьих-либо прихотей, пристрастий, условий временных,
преходящих, определяются "любовью к родному", а не "корыстными расчетами"
(1, 22). Будущее же отечественной литературы он не представлял без развития
в ней национального, русского содержания и самобытных форм, без отражения в
ее произведениях дум, жизни и чаяний народа. За это будущее, за такие идеалы
и восстал он на идолов, вышел на бой с привычным, устоявшимся, но уже
вчерашним, состарившимся "общественным мнением", сдерживавшим, тормозившим
процесс литературно-художественного развития. И выиграл этот бой.
"...Литература, - утверждал Белинский, - непременно должна быть
выражением - символом внутренней жизни народа". Это "одно из необходимейших
ее принадлежностей и условий" (1, 29). И вопрошал: "А можно ли быть
оригинальным и самостоятельным, не будучи _народным_?" - и сам же отвечал:
нет! (1, 47). И ценность творчества того или иного писателя Белинский ставит
в прямую зависимость от верности изображения им "картин русской жизни".
На этом основании он производит в "Литературных мечтаниях" исторический
и эстетический анализ всего созданного русскими писателями XVIII - начала
XIX вв., и приходит к выводу, что лишь три поэта могут быть названы
выразителями "мира русского", которые по праву заслужили имя "гениальных
русских поэтов" - Г. Р. Державин, И. А. Крылов и А. С. Пушкин да, пожалуй,
еще и А. С. Грибоедов, со смертью которого наша литература "лишилась
Шекспира комедии" (1, 82). "Лица, созданные Грибоедовым, - подчеркивает,
например, Белинский, - не выдуманы, а сняты с натуры во весь рост,
почерпнуты со дна действительной жизни; у них не написано на лбах их
добродетелей и пороков; но они заклеймены печатию своего ничтожества,
заклеймены мстительною рукою палача-художника" (1, 81).
С этого момента борьба за народность, самобытность и оригинальность
русской литературы станет основной и неизменной в его
литературно-критической и публицистической деятельности. Не пройдет и года,
как в "Телескопе" появится статья "О русской повести и повестях г. Гоголя",
которая поставит Белинского в первый ряд русских критиков и теоретиков
литературы того времени. Именно здесь он выдвигает и обосновывает положение,
которое затем станет ведущим критерием его оценки художественных достоинств
произведений: "...в том-то и состоит задача реальной поэзии, чтобы извлекать
поэзию жизни из прозы жизни и потрясать души верным изображением этой жизни"
(1, 291).
Уже в первых работах обозначилась ведущая особенность дарования
Белинского, его умение ставить любое литературное явление, событие, факт в
исторический ряд не только в национальном, но и в общеевропейском контексте,
видеть направление художественного развития литературы, отдельных ее
поэтических родов и видов, самих талантов писателей.
Успех этих статей, казалось бы, открывал перед Белинским широкие
перспективы. Но судьба распорядилась иначе. Осенью 1836 г. "Телескоп", как
журнал, рискнувший встать в известную оппозицию официальной идеологии,
опубликовав первое "Философическое письмо" П. Я. Чаадаева, закрывают, и
Белинский остается без места. Напуганные страстностью и бескомпромиссностью
суждений молодого критика, который открыто заявлял, что "щадить
посредственность, бездарность, невежество или барышничество в литературе
значит способствовать к их усилению" (1, 125), и считал своим долгом
"преследовать литературным судом литературные штуки всякого рода, обличать
шарлатанство и бездарность" (1, 310-311), издатели боятся привлекать к
сотрудничеству такого "беспокойного" человека. Для Белинского наступают
тяжелые времена. Он остается без журнала именно тогда, когда, по его словам,
"руки чешутся и статей в голове много шевелится, так что рад ко всему
привязаться, чтоб только поговорить печатно" (11, 125). Больше года ему не
удается напечатать ни статьи, ни рецензии. "Да, - горестно вырывается у него
в одном из писем, - грустно молчать, когда хочется говорить и иногда есть
что сказать!" (11, 129). Бездействие тяжело угнетает Белинского, отчетливо
сознававшего, что "только труд может сделать человека счастливым, приводя
его душу в ясность, гармонию и довольство самим собою" (11, 135).
Но и в эти трудные для него минуты, как и в продолжение всей своей
жизни, критик не идет на сделку с совестью, открыто дорожа своей
независимостью: "...по моему мнению, - пишет он в феврале 1837 г., - не
только лучше молчать и нуждаться, но даже и сгинуть со свету, нежели
говорить не то, что думаешь, и спекулировать на свое убеждение" (11, 129). И
ведя переговоры с издателями, гордо заявляет: "Я от души готов принять
участие во всяком благородном предприятии и содействовать, сколько позволяют
мне мои слабые силы, успехам отечественной литературы; но я желаю сохранить
вполне свободу моих мнений... Я не уступаю никому моих мнений, справедливы
или ложны они, хорошо или дурно изложены... Я готов преследовать при каждом
удобном случае Сенковского, Греча и Булгарина... как людей вредных для
успехов образования нашего отечества..." (11, 124, 126, 127).
Рушатся надежды, возлагаемые Белинским на "Основания русской
грамматики", над которыми он работает осенью 1836 и зимой 1837 года. Это был
скорее научный труд, чем учебник для гимназий, как задумал его автор,
задетый переизданием "Практической русской грамматики" Греча, появление
которой он расценивал не иначе, как "горький упрек нам, русским, которых
даже и нашему-то родному языку учат иностранцы" (1, 336). "Грамматика"
Белинского не получает одобрения в качестве официального учебника, на что он
очень рассчитывал. Расходы на ее издание не окупаются. Полуголодное
существование и напряженная, изнурительная работа в течение этих лет сильно
подрывают здоровье Белинского, делая его положение отчаянным: появляются
признаки болезни легких, которая десять лет спустя сведет его в могилу...
Друзья (В. П. Боткин, М. А. Бакунин, Н. В. Станкевич и другие),
обеспокоенные физическим и нравственным состоянием Белинского, на свои
средства отправляют его лечиться на Кавказ.
По возвращении Белинский некоторое время преподает русский язык в одном
из московских институтов. В апреле 1838 г. его приглашают редактировать
журнал "Московский наблюдатель", где он работает в течение года. Получив
возможность печататься, он с жадностью набрасывается на работу. Свыше ста
его статей, рецензий, заметок, а также драма "Пятидесятилетний дядюшка"
увидели свет на страницах этого журнала.
Это было время философских исканий великого критика, его
самоутверждения в своих силах и возможностях, в способности, как он говорил,
не распускаться и уметь прибирать "себя в ежовые рукавицы" (11, 263). В
самом себе, в окружающей его действительности он, по его словам, "узнал
много такого, чего прежде и не подозревал". Но самым главным, вынесенным из
этого познания, что помогло ему выстоять и победить, было ясное
представление о том, что у него "есть убеждения", за которые он "готов
отдать жизнь..." (11, 257).
С такими вот мыслями Белинский в октябре 1839 г. переезжает в Петербург
и на семь лет становится одним из ведущих сотрудников журнала "Отечественные
записки", возглавив в нем отдел критики и библиографии.
Вернуться на предыдущую страницу
|
