В. Г. Белинский. Рецензии 1838 г. - Библиотека детских повестей и рассказов.

Вернуться на предыдущую страницу

Библиотека детских повестей и рассказов. Сочинение Виктора Бурьянова. 1837--1838. Санкт-Петербург. В типографии Н. Греча. Четыре части: I - 202; II - 169; III - 170; IV - 174. (12).

Советы для детей, или Рассказы занимательных анекдотов, повестей, происшествий и других назидательных примеров (?), посвященных сыновьям и дочерям (чьим?). Новое сочинение г. Бульи. С раскрашенными картинками. Перевод с французского В. Бурьянова. Издание книгопродавцев братьев Заикиных. 1838. С.-Петербург. 240. (12).

Зимние вечера, или Беседы отца с детьми об умственных способностях, нравах, обычаях, образе жизни, обрядах и промышленности всех народов земного шара. Соч. Деппинга. Переведено с четвертого французского издания, с некоторыми изменениями и дополнениями, Виктором Бурьяновым. 1838. С.-Петербург. Печатано в типографии департамента внешней торговли. Две части: I - 375; II - 340. (8).

Прогулка с детьми по С.-Петербургу и его окрестностям. Сочинение Виктора Бурьянова. 1838. С.-Петербург. В типографии главного управления путей сообщения и публичных зданий. Три части: I - 286; II - 381; III - 268. (12).14

Наша литература особенно бедна книгами для воспитания, в обширном значении этого слова, т. е. как учебными, так и литературными детскими книгами. Но эта бедность нашей литературы покуда еще не может быть для нее важным упреком. Посмотрите на богатые литературы французов, англичан и немцев: у всех у них книг много, но читать детям почти нечего или, по крайней мере, очень мало. Множество и количество ничего не доказывают. У французов, например, писали для детей Беркен, Бульи, г-жа Жанлис и прочие, написали бездну, но, повторяем, дети от этого нисколько не богаче книгами для своего чтения. И это очень естественно: должно родиться, а не сделаться детским писателем. Тут требуется не только талант, но и своего рода гений. Да, много, много нужно условий для образования детского писателя: тут нужна душа благодатная, любящая, кроткая, спокойная, младенчески простодушная; ум возвышенный, образованный, взгляд на предметы просветленный, и не только живое воображение, но и живая, поэтическая фантазия, способная представлять всё в одушевленных, радужных образах. Не говорим уже о любви к детям и о глубоком знании потребностей, особенностей и оттенков детского возраста. Детские книги пишутся для воспитания, а воспитание - великое дело: им решается участь человека. Конечно, есть такие богатые и мощные субстанции, которые спасают людей от погибели, вследствие дурного воспитания, но не менее того несомненно и то, что люди с этими же самыми субстанциями, при хорошем воспитании, получили бы еще лучшее определение и прямее бы дошли до своей цели, с силами свежими, не истощенными в борьбе с случайностями. Не говорим уже о том, что хорошее воспитание дурного делает менее дурным, а порядочного делает положительно хорошим, способствуя ему приобрести определение, ровное его субстанции, что и составляет значение действительности человека, противополагая это слово призрачности. Молодые поколения суть гости настоящего времени и хозяева будущего, которое есть их настоящее, получаемое ими как наследство от старейших поколений. Каждое новое поколение есть зародыш будущего, которое должно сделаться настоящим, есть новая идея, готовая сменить старую идею. На этом и основан ход и прогресс человечества "Не вливают вина молодого в мехи старые", - сказал наш божественный спаситель, и он же изрек о детях, приведенных к нему для благословения: "Таковых есть царствие небесное". Но новое, чтоб быть действительным, должно выйти из старого - и в этом законе заключается важность воспитания, и им же условливается важность призвания тех людей, которые берут на себя священную обязанность быть воспитателями детей.

Обыкновенно думают, что душа младенца есть белая доска на которой можно писать что угодно. Конечно, нельзя отвергать, что воспитание, внешние обстоятельства, опыт жизни имеют на человека великое и важное влияние; но всё-таки возможность определения человека, и истинного и ложного, заключается в его субстанции, а субстанция - в его организме. Каждый человек есть индивид, и как хорошим, так и худым может сделаться только по-своему, индивидуально. Воспитание не делает человека, но помогает ему делаться (хорошим или худым), и поэтому, если душа младенца и в самом деле есть белая доска, то качество и смысл букв, которые пишет на ней жизнь, зависят не только от пишущего и орудия писания, но и от свойства самой этой доски. А тут еще есть, так называемые некоторыми, врожденные идеи, которые суть непосредственное созерцание истины, заключающееся в таинстве человеческого организма. Ребенка нельзя уверить, что 2X2 = 5, а не 4. Но это аксиома конечного рассудка, а есть еще аксиомы разума, развитие которых и должно составлять цель и заботу воспитания.

Нет! не белая доска есть душа младенца, а дерево в зерне, человек в возможности. Как ни старо сравнение воспитателя с садовником, но оно глубоко верно, и мы не затрудняемся воспользоваться им. Да, младенец есть молодой, бледнозеленый росток, едва выглянувший из своего зерна; а воспитатель есть садовник, который ходит за этим ростком. Посредством прививки и дикую лесную яблоню можно заставить, вместо кислых и маленьких яблок, давать яблоки садовые, вкусные, большие; но тщетны были бы все усилия искусства заставить дуб приносить яблоки, а яблоню - жолуди. А в этом-то именно и заключается, по большей части, ошибка воспитания: забывают о природе, дающей ребенку наклонности и способности и определяющей его значение в жизни, и думают, что было бы только дерево, а то можно заставить его приносить что угодно, хоть арбузы вместо орехов.

Для садовника есть правила, которыми он необходимо руководствуется при хождении за деревьями. Он соображается не только с индивидуальною природою каждого растения, но и со временами года, с погодою, с качеством почвы. Каждое растение имеет для него свои эпохи возрастания, сообразно с которыми он и располагает свои с ним действия: он не сделает прививки ни к стебелю, еще не сформировавшемуся в ствол, ни к старому дереву, уже готовому засохнуть. Человек имеет свои эпохи возрастания, не сообразуясь с которыми, в нем можно задушить всякое развитие. Жизнь человека проявляется в движении его сознания. Предмет сознания есть истина, всегда одинаковая, всегда ровная, всегда единая, но развивающаяся для человека во времени, понимаемая им постепенно, в необходимых и один из другого следующих моментах, и потому представляющаяся ему неуловимою, противоречивою, разнообразною. Знать можно только существующее, только то, что есть, и человек, как разумно-сознательная сущность и орган всего сущего, сам для себя есть самый интересный предмет знания, и весь остальной, вне его находящийся мир сущего может сознавать только через себя, перешедши из непосредственного единства с ним в распадение, а из распадения в разумное единство.

В человеке две силы познавания: рассудок и разум. У каждой из них своя сфера: конечность есть сфера рассудка, бесконечное понятно только для разума. Разум в человеке необходимо предполагает и рассудок, но рассудок не условливает собою разума. Рассудок, когда он действует в своей сфере, есть также искра божия, как и разум, и возвышает человека над всею остальною природою, как ступень сознания; но когда рассудок вступает в права разума, тогда для человека гибнет всё святое в жизни, и жизнь перестает быть таинством, но делается борьбою эгоистических личностей, азартною игрою, в которой торжествует хитрый и безжалостный и гибнет неловкий или совестливый. Рассудок, или то, что французы называют le bon sens, что они так уважают и представителями чего они с такою гордостию провозглашают себя, рассудок уничтожает всё, что, выходя из сферы конечности, понятно для человека только силою благодати божией, силою откровения; в своем мишурном величии, он гордо попирает ногами всё это, потому только, что он бессилен проникнуть в таинство бесконечного. XVIII век был именно веком торжества рассудка, веком, когда всё было переведено на ясные, очевидные и для всякого доступные понятия. Разум также переводит в определенные понятия - но уже не конечное, а бесконечное; также выговаривает определенным словом, но уже то, что не подлежит чувственному созерцанию, и его определения и выговаривания не оковывают значения сущего мертвою неподвижностию рассудка, но, схватывая момент вечной жизни общего и абсолютного, заключают в себе бесконечную возможность определений дальнейших моментов. В определениях рассудка смерть и неподвижность; в определениях разума жизнь и движение. Сознавать можно только существующее: так неужели конечные истины очевидности и соображения опыта существеннее, нежели те дивные и таинственные потребности, порывания и движения нашего духа, которые мы называем чувством, благодатью, откровением, просветлением? Вот в этом-то и заключается причина нападок на искусство и философию, которые некоторым людям кажутся призраками расстроенного воображения. И они правы, эти люди: сознавать можно только существующее, а для них не существует содержание искусства и философии, это содержание, которое, как милость божия, дается человеку при его рождении. А для этих людей всё призрак, чего не можно привести в такую же ясную формулу, как то, что 2X2 = 4.

Говоря о воспитании, мы нисколько не отступили от своего предмета, начавши говорить о различии рассудка от разума. Понимание этого различия должно быть краеугольным камнем в плане воспитания, и первая забота воспитателя должна состоять в том, чтобы не развивать в детях рассудка на счет разума, и даже обратить всё свое внимание только на развитие последнего, тем более, что первый и без особенных усилий возьмет свое. Ежели несносен, пошл и гадок взрослый человек, который всё великое в жизни меряет маленьким аршином своего рассудка и о религии, искусстве и знании рассуждает, как о посеве хлеба или выгодной партии, то еще отвратительнее ребенок-резонер, который рассуждает, потому что еще не в силах мыслить. Да, не только развивать - надо душить, в самом ее зародыше, эту несчастную способность резонерства в детях; она иссушает в них источники жизни, любви, благодати; она делает их молоденькими старичками, становит на ходули. Не говорите детям о том, что такое бог: они не поймут ваших конечных и отвлеченных определений бесконечного существа; но заставьте детей полюбить его, этого бога, который является им и в ясной лазури неба, и в ослепительном блеске солнца, и в торжественном великолепии восстающего дня, и в грустном величии наступающей ночи, и в реве бури, и в раскатах грома, и в цветах радуги, и в зелени лесов, и во всем, что есть в природе живого, так безмолвно и вместе так красноречиво говорящего душе юной и свежей, и, наконец, во всяком благородном порыве, во всяком чистом движении их младенческого сердца. Не рассуждайте с детьми о том, какое наказание полагает бог за такой-то грех, не показывайте им бога, как грозного, карающего судию, но учите их смотреть на него без трепета и страха, как на отца, бесконечно любящего своих детей, которых он создал для блаженства и которых блаженство он искупил мучением на кресте. Внушайте детям страх божий как начало премудрости, но делайте так, чтобы этот страх вытекал из любви же и чтобы не боязнь наказания, но боязнь оскорбить отца, благого, любящего, а не грозного и мстящего, производила этот страх. Обращайте ваше внимание не на истребление недостатков и пороков в детях, но на наполнение их животворящею любовию: будет любовь, не будет пороков. Истребление дурного без наполнения хорошим - бесплодно: оно производит пустоту, а пустота беспрестанно наполняется - пустотою же: выгоните одну, явится другая. Любви, бесконечной любви - всё остальное призрачно и ничтожно. "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге и бог в нем".

Теперь предстоит вопрос: это цель воспитания, а где же путь к этой цели? Вопрос этот так глубок и обширен, что для решения его мало книги, не только журнальной статьи. Но мы хотим слегка взглянуть на него с одной его стороны - в приложении к детским книгам, с чего мы и начали.

Мы выше сказали, что для человека истина существует, прежде всего, как непосредственное созерцание, во глубине его духа заключающееся. Этим-то непосредственным созерцанием человек видит истину, как бы по какому-то инстинкту, и, не будучи в состоянии доказать ее или вывести из логической необходимости ее очевидности, не сомневается в ней. Это есть то, что в людях с искрою божиею называется убеждением, верою, откровением, или религиозным постижением истины.-- Но - повторяем - дитя может только рассуждать - что составляет пустоцвет жизни, и не может еще мыслить - что составляет истинный, плодотворный цвет жизни. Теперь очень естественно рождается вопрос: в чем должно состоять воспитание детей, что должно оно развивать в них, если не мысль, которая еще не существует для них?

Основу, сущность, элемент высшей жизни в человеке составляет его внутреннее ощущение бесконечного, которое, как чувство, лежит в его организации. Чувство бесконечного есть искра божия, зерно любви и благодати, живой электрический проводник между человеком и богом. Степени этого чувства различны в людях, по глаголу Христа: "И дал одному пять талантов, другому два, третьему один, каждому по его силе"; но мерою глубины этого чувства измеряется достоинство человека и близость его к источнику жизни - к богу. Всё человеческое знание должно быть выговариванием, переведением на понятия, определением, словом - сознанием таинственных проявлений этого чувства, без которого, поэтому, все наши понятия и определения суть слова без смысла, форма без содержания, сухая, бесплодная и мертвая отвлеченность. Без чувства бесконечного в человеке не может быть и внутреннего духовного созерцания истины, потому что непосредственное созерцание истины основывается, как на фундаменте, на чувстве бесконечного. Это чувство есть дар природы, результат счастливой организации, и потому свойственно и детям, в которых лежит как зародыш - и развитие, возращение этого зародыша и должно составлять главную заботу воспитания. Но каким путем, каким средством должно совершиться это развитие и возращение?

Мы сказали, что живая, поэтическая фантазия есть необходимое условие, в числе других необходимых условий, для образования писателя для детей: чрез нее и посредством ее должен он действовать на детей. В детстве фантазия есть преобладающая способность и сила души, первый посредник между духом ребенка и вне его находящимся миром действительности. Дитя не требует выводов, доказательств и логической последовательности: ему нужны образы, краски и звуки. Дитя не любит идей: ему нужны историйки, повести, сказки, рассказы. И посмотрите, как сильно у детей стремление ко всему фантастическому, как жадно слушают они рассказы о мертвецах, привидениях, волшебствах. Что это показывает? - потребность бесконечного, начало чувства поэзии, которые находят для себя удовлетворение пока еще только в одном чрезвычайном, отличающемся неопределенностию идеи и яркостию красок. Чтобы говорить образами, надо если не быть поэтом, то, по крайней мере, быть рассказчиком и иметь фантазию живую, резвую, радужную. Чтобы говорить образами с детьми, надо знать детей, надо самому быть взрослым ребенком, не в пошлом значении этого слова, но родиться с характером младенчески простодушным. Есть люди, которые любят детское общество и умеют занять его и рассказом, и разговором, и даже игрою, приняв в ней участие; дети, с своей стороны, встречают этих людей с шумною радостию, слушают их со вниманием и смотрят на них с откровенною доверчивостию, как на своих друзей. Про такого человека у нас, на Руси, говорят: это детский праздник. Вот таких-то "детских праздников" нужно и для детской литературы. Да - много, очень много условий! Такие писатели, подобно поэтам, родятся, а не делаются...

Чем обыкновенно отличаются повести для детей? - дурно склеенным рассказом, пересыпанным нравственными сентенциями. Цель таких повестей - обманывать детей, искажая действительность. Тут обыкновенно хлопочут из всех сил убить в детях всякую живость, резвость и шаловливость, которые составляют необходимое условие юного возраста, вместо того, чтобы стараться дать им хорошее направление и сообщить характер доброты, откровенности и грациозности. Потом стараются приучить детей обдумывать и взвешивать всякий их поступок, словом, сделать их благоразумными резонерами, которые годятся только для классической комедии; а не думают о том, что всё дело во внутреннем источнике духа, что если он полон любовию и благодатию, то и внешность будет хороша, и что, наконец, нет ничего отвратительнее, как мальчишка-резонер, свысока рассуждающий о нравственности, заложив руки в карман<ы>. А потом что еще? - потом стараются уверять детей, что бог наказывает за всякий проступок и награждает за всякое хорошее действие. Истина святая - не спорим; но объяснять детям наказание и награждение в буквальном, внешнем и, следовательно, случайном смысле - значит обманывать их. А по смыслу и разумению (разумеется, крайнему) всех детских книжек награда за добро состоит в долголетней жизни, богатстве, выгодной женитьбе - прочтите хоть, например, повести Коцебу, написанные им для собственных детей. Но дети только неопытны и легкомысленны, но отнюдь не глупы - и от всей души смеются над своими мудрыми наставниками. И это еще спасение для детей, если они не позволяют так грубо обманывать себя; но горе им, если они поверят: их разуверит горький опыт и набросит в их глазах темный покров на прекрасный божий мир. Каждый из них собственным опытом узнает, что бесстыдный лентяй часто получает похвалу на счет прилежного, что наглый затейник шалости непризнательностию отделывается от наказания, а сделавший шалость и чистосердечно признавшийся в ней нещадно наказывается; что честность часто не только не дает богатства, но делает еще беднее, и пр. Да, всё это, к несчастию, узнает каждый из них. Но не каждый из них узнает, что наказание за худое дело производится самым этим делом и состоит в отсутствии из души благодатной любви, мира и гармонии, единственных источников истинного счастия; что награда за доброе дело опять-таки происходит от самого этого дела, которое дает человеку сознание своего достоинства, сообщает его душе спокойствие, гармонию, чистую радость и чрез то делает ее храмом божиим, потому что бог там, где безмятежная, просветленная радость, где любовь. А обо всем этом должны бы детям говорить детские книжки. Они бы должны были внушать им, что счастие не во внешних и призрачных случайностях, а во глубине души, что не блестящий, не богатый, не знатный человек любим богом, но "сокровенный сердца человек в нетленном украшении кроткого и спокойного духа, что драгоценно пред богом", как говорит св. апостол Петр. Они бы должны были показать им, что мир и жизнь прекрасны так, как они есть, но что независимость от их случайностей состоит не в ковре-самолете, не в волшебном прутике, мановение которого воздвигает дворцы, вызывает легионы хранительных духов, с пламенными мечами, готовых наказать злых преследователей и обидчиков, но в свободе духа который силою божественной, христианской любви торжествует над невзгодами жизни и бодро переносит их, почерпая свою силу в этой любви. И если бы всё это они передавали им не в истертых сентенциях, не в холодных нравоучениях, не в сухих рассказах, а в повествованиях и картинах, полных жизни движения, проникнутых одушевлением, согретых теплотою чувства, написанных языком легким, свободным, игривым, цветущим в самой своей простоте, - то могли бы служить одним из самых прочных оснований и самых действительных средств для воспитания детей. И какое обширное, богатое поле представляется таким писателям: не говоря уже об источнике их собственной фантазии, религия, история, география, естествознание - умейте только пожинать! Да, для детей предметы те же, что и для взрослых людей, только изложенные сообразно с их понятием, а в этом-то и заключается одна из важнейших сторон этого дела. Какие богатые материалы представляет одна история! Показать душе юной, чистой и свежей примеры высоких действий представителей человечества, действительность добра и призрачность зла - не значит ли это возвысить ее? Провести детей по трем царствам природы, пройти с ними по всему земному шару, с его многолюдными населениями и пустынями, с его сушею и океанами - не значит ли это показать им творца в его творении, заставить их возлюбить его и возблаженствовать этою любовию?.. Пишите, пишите для детей, но только так, чтобы вашу книгу с удовольствием прочел и взрослый и, прочтя, перенесся бы мечтою в светлые годы своего младенчества... Главное дело, как можно меньше сентенций, нравоучений и резонерства: их не любят и взрослые, а дети просто ненавидят. Они хотят в вас видеть друга, а не наставника, требуют от вас наслаждения, а не скуки, рассказов, а не поучений. Дитя веселое, доброе, живое, резвое, жадное до впечатлений, страстное к рассказам, не чувствительное, а чувствующее - такое дитя есть дитя божие: в нем играет юная, благодатная жизнь, и над ним почиет благословение божие. Пусть дитя шалит и проказит, лишь бы его шалости и проказы не были вредны и не носили на себе отпечатка физического и нравственного цинизма; пусть оно будет безрассудно, опрометчиво, лишь бы оно не было глупо и тупо; мертвенность же и безжизненность хуже всего. Но ребенок рассуждающий, ребенок благоразумный, ребенок-резонер, ребенок, который всегда осторожен, никогда не сделает шалости, ко всем ласков, вежлив, предупредителен, и всё это по расчету, то горе вам, если вы сделали его таким!.. Вы убили в нем чувство и развили конечный рассудок; вы заглушили в нем благодатное семя бессознательной любви и возрастили в нем - резонерство... Бедные дети, сохрани вас бог от оспы, кори и сочинений Беркена, Жанлис и Бульи!..

Много, много еще можно б было сказать об этом предмете, но мы и так уже заговорились больше, нежели сколько позволяют пределы библиографической статьи, и совсем потеряли из виду книжки г. Бурьянова, подавшие нам повод к этим рассуждениям. Что же они, эти книжки г. Бурьянова? А вот постойте - сейчас скажем. Г-н Бурьянов пишет для детей так много, что один журнал назвал его за плодовитость детским Вальтером Скоттом.15 В самом деле, г. Бурьянов много пишет, и потому между ним и В. Скоттом удивительное сходство! Против этого нечего и спорить. А между тем г. Бурьянов всё-таки самый усердный и деятельный писатель для детей, и если бы в литературной деятельности этого рода всё ограничивалось только усердием и деятельностию, т. е. если бы тут не требовалось еще призвания, таланта, высших понятий о своем деле и, наконец, знания языка, то мы бы первые были готовы оставить за ним имя какого угодно гения, начиная от Гомера до Гёте вступительно. Но... что и как переводит и пишет г. Бурьянов? - а вот посмотрим.

Первая из четырех поименованных нами книг г. Бурьянова, "Библиотека детских повестей и рассказов", есть его сочинение и может служить образчиком его сочинений в этом роде, а вторая, "Советы для детей" Бульи, есть его перевод и может служить образчиком выбора и достоинства его переводов. Первого сочинения мы прочли только одну часть. Нравственное начало есть жизнь этого сочинения: вот его лучшая и полная характеристика. Порок или исправляется, или наказывается: добродетель торжествует - это уж само собою разумеется; но не всякий догадается, что русские повести г. Бурьянова суть переложения французских на русские нравы, или, лучше сказать, на русские имена и фамилии, - то же, что русские водевили. Но есть и оригинальные - мы прочли какого-то "Нового кавказского пленника" - и задумались над словом "новый": какой же "старый" - неужели Пушкина? Но - в таком случае - что за отношение между ними? уж не такое ли, как между г. Бурьяновым и В. Скоттом? - может быть! Мы уже не говорим, что в этой повести нет ни характеров, ни лиц, ни природы кавказской, ни красок, ни теплоты душевной, ни умения рассказывать, а следовательно, и занимательности, ни слога - ничего этого мы и не искали в ней, но нам показалось досадным искажение местностей Пятигорска: у г. Бурьянова Эльбрус выглядывает из-за Бештау, тогда как Бештау стоит вправе от Пятигорска и в стороне от Эльбруса; черкес набросив на голову лошади бурку (?), низвергается с берега в Подкумок, тогда как берега Подкумка чуть не вровень с водою, а сам он глубиною - воробью по колено; низверженные грозою огромные сосны лежат через бурные потоки, служа г. Бурьянову мостами, тогда как, в окрестностях Пятигорска ни на Машуке, ни на Бештау, ни на других близких к ним горах нет ни потоков, ни сосен, даже маленьких, не только больших, а растет жалкий дубовый кустарник, едва в рост человека.16 Мы не читали сочинения г. Бурьянова "Прогулка с детьми по России"; но после такого верного описания Пятигорска смеем думать, что немного правды о России выходят дети из этой бесконечной прогулки. "Советы для детей" - превосходны: чистейшая нравственность так и блестит в них, вместе с лубочными картинками, на которых она представлена в лицах. Не угодно ли полюбоваться? - Малютки - брат и сестра, дети бедного солдата, пошли с кувшином за водою, и мальчик разбил кувшин. Сделавши беду, он начал плакать, боясь, что отец его жестоко накажет; сестра предлагает ему снять вину на себя; мальчик наотрез отказывается от такого ужасного самопожертвования. Этот спор великодушия подслушивает за деревьями одна достаточная вдова; дарит мальчику новый кувшин, приговаривая: "Вот что значит никогда не лгать: рано или поздно бог награждает нас за это". Потом богатая вдова выводит из бедности старого солдата, отца малюток, осыпав его своими благодеяниями, и изо всего этого снова выводится святое правило, что "быть добрым и никогда не лгать очень выгодно, потому что за это платится наличною звонкою монетою". А каков перевод этой книжки - извольте полюбоваться:

Дети эти были: Томи, двенадцатилетний резвый, здоровый и чрезвычайно прямодушный ребенок, живое изображение отца, и Ниса, его сестра, хорошенькая десятилетняя девочка, очень обходительная и ласковая в обращении, одаренная милым личиком, носившим выражение кроткого, хотя и живого характера, заимствованного (?) ею от почтенной ее матери, бывшей некогда горничною в доме одной знатной госпожи, где, конечно, ей было очень хорошо; однако эта добрая женщина, не желая расставаться с мужем, страстно ею любимым, последовала за ним в армию в звании маркитантши.

Какой длинный период, что за роскошь в причастиях, действительных и страдательных!.. Бедные дети! мало того, что г. Бульи иссушает в ваших юных сердцах благоухающий цвет чувства и выращает в них пырей и белену резонерства: г. Бурьянов еще убивает в вас и всякую возможность говорить и писать по-человечески на своем родном языке!.. "Зимние вечера", сочинение какого-то г. Деппинга, имело во всей Европе чрезвычайный успех, как уверяет г. Бурьянов в предисловии к этой книге, переведенной им с четвертого издания. Может быть, эта книга и в самом деле хороша, но так как мы не читали ее в подлиннике, а г. Бурьянов столько же переделал эту книгу, сколько и перевел ее, то, зная направление переводчика, мы и не почитаем себя вправе судить о ней. По крайней мере, в переводе-то она показалась нам довольно сухим и утомительным изложением фактов. А ведь было бы где развернуться! Показать детям мир божий в картине человеческих племен и обществ - богатый предмет! Особенно нам не понравилось обилие сентенций там, где само дело говорит за себя. Но что хуже всего, так это то, что автор или (что вероятнее) переводчик беспрестанно выхваляет добродетель диких народов - безусловное уважение к старости и безусловное повиновение ей, не скрывая, в то же время, обычая многих дикарей убивать своих престарелых отцов. Хорошо уважение! И что за добродетель такая - безусловное уважение и покорность старости? Представьте себе, что какое-нибудь благовоспитанное дитя, поверив г. Бурьянову, вздумает не только безусловно уважать, но и безусловно повиноваться седому камердинеру, седому старосте, лакею своего отца, первому встретившемуся седому нищему: куда бы повела его эта безусловность повиновения седине? Да и вообще, надо осторожно восхищаться добродетелями диких; и в самой Европе, в образованнейших государствах, чернь дика и зверообразна с своей нравственной стороны: чего же хотите вы от дикарей - этих существ, стоящих на степени животных. Первая точка отправления духовного развития людей есть соединение их в гражданские общества, а дикари целые тысячелетия живут, чуждаясь гражданственности. В Америке, например, они совсем истребляются, теснимые Штатами: так истребляется зверь из того места, где водворится человек. И у этих-то полулюдей велят нашим детям учиться нравственности!.. Но эти рассуждения, может быть, слишком высоки и неуместны, когда дело идет о книжках г. Бурьянова, и потому мы перейдем к предмету, ближайшему к ним, и в другой раз попросим наших читателей полюбоваться переводом г. Бурьянова:

Бураном называется на севере ураган или чрезвычайно сильный ветер, свирепствующий часто с таким неистовством, что не только вырывает деревья с корнями, ломает крыши, заносит дорогу, но отбрасывает в сторону овец, а человек, не быв в состоянии противустоять его порывам и блуждая в взволновавшейся снежной пустыне, принужден бывает лечь на землю, где, зарытый с ног до головы в снег, который падает ва него с неба большими хлопьями и налегает густыми столбами, погоняемыми ветром, ожидает терпеливо окончания бури, чтобы снова при свете и в тихую погоду продолжать свой путь.

Не правда ли, что это образец длинных периодов и разговорного слога?.. "Прогулка с детьми по С.-Петербургу" есть самое скучное и голословное исчисление зданий и достопримечательностей Петербурга. А и тут было бы где развернуться, потому что в Петербурге нет ни одного здания, которого вид не пробуждал бы в памяти какого-нибудь случая, какой-нибудь подробности о его великом основателе - Петре, нашей народной гордости и славе, и его великих наследниках. И г. Бурьянов кое-где и берется за это, но его описания вялы, холодны, мелочно-подробны и касаются больше до ширины и вышины стен; а его воспоминания очень походят на общие места. Он даже выписывает местами приличные стихи из Пушкина и Жуковского, но, вместе с ними, прилагает и вирши Рубана.17 Нет, это книжка не для детей; скучно, утомительно и бесплодно будет им читать ее: они ничего не упомнят из нее, потому что дети понимают и помнят не рассудком и памятью, а воображением и фантазиею, а что за пища воображению и фантазии эти статистические описания, эти сухие, голословные исчисления бесчисленных фактов? Нам скажут: "Это займет детей и удержит их от резвости и шалостей". Положим, что и так, но что за польза в этом! нет, пусть лучше дети шалят и резвятся - это необходимо в их возрасте, пусть лучше бегают по саду или полю и привыкают созерцать живую природу в ее красоте - это развивает в них чувство бесконечного: а такое препровождение времени в тысячу раз полезнее, нежели чтение подобных книг...

Вернуться на предыдущую страницу