В. Г. Белинский. Рецензии 1838 г. - Петровский театр

Вернуться на предыдущую страницу

Наш театр нынешний год необыкновенно счастлив петербургскими гостями. Весною подвизались на его сцене гг. Каратыгин и Сосницкий;86 осенью на нем дебютируют гг. Воротников и Мартынов.87 Что же, милости просим! Москва гостеприимна и часто, будучи несправедлива к своим домашним дарованиям, не жалеет рукоплесканий для гостей. Мы не видели г. Воротникова в роли Осипа, но слышали, что он был принят в ней очень холодно. Это немудрено: после г. Орлова надо было выполнить эту роль с неслыханным искусством или не браться за нее.88 Когда у публики есть мерка для суждения, есть средство для сравнения, то дебютанту предстоит большая опасность. Нынешнею весною сцена Петровского театра представила самые неоспоримые доказательства этой истины.89 Сентября 2 мы увидели г. Воротникова в пьесе князя Шаховского "Федор Григорьевич Волков, или День рождения русского театра"; эта пьеса давалась в его пользу, и он играл в ней роль Фаддея Михеича Михеева. Но прежде чем мы скажем об нем, поговорим о другом актере, который жил давно, когда еще нас не было.

Слишком за сто лет до нашего времени, в 1729 году, 2 февраля, родился в России человек, которому она обязана началом своего театра. Это был Федор Григорьевич Волков, сын костромского купца. Мать Федора Григорьевича, по смерти своего мужа, а его отца, вышла замуж за ярославского кожевенного заводчика Полушкина, который любил ее детей, как своих собственных, и особенно Федора Григорьевича. Заметив в нем необыкновенные дарования и ум, он отправил его в Москву, в Заиконоспасскую академию - учиться закону божию, немецкому языку и математике. Федор Григорьевич отличился в науках, выучился порядочно играть на гуслях и на скрипке, петь по нотам, рисовать водяными красками, особенно пейзажи. Этим уже достаточно выразилась его наклонность к изящным искусствам; но участие в представлениях духовных драм и некоторых Мольеровых комедий, переведенных тогдашним языком, было для него важнее: вероятно, это обстоятельство открыло ему его настоящее призвание. В 1746 г. Полушкин отправил своего семнадцатилетнего пасынка в Петербург, в котором он имел дела по торговле. Поручив ему смотрение за своими делами, он оставил его в немецкой конторе для приучения к бухгалтерии и торговле. Хозяин, полюбив Волкова всею душою, однажды взял его с собою в придворный театр на итальянскую оперу. Блеск представления очаровал Волкова, и этот случай навсегда решил его призвание. "На ловца зверь бежит" - говорит русская пословица, и новое обстоятельство не замедлило еще более подстрекнуть страсть молодого художника. В кадетском корпусе, основанном Минихом, представлялись трагедии Расина и Вольтера на французском языке; Сумароков добился позволения играть там же и его драматические сочинения. Волков нашел случай получить себе местечко за кулисами и, как сам рассказывал И. А. Дмитревскому, "увидя и услыша Бекетова (кадета) в роли Синава, пришел в такое восхищение, что не знал, где он был - на земли или на небесах".91 Восторг понятный! Представьте себе человека, в душе которого, как таинственный колокольчик Вадима,92 раздавался непонятный зов, манивший его к какой-то цели, прекрасной, но непостижимой для него самого, - и вдруг он видит перед глазами то, чего так страстно алкала его пламенная душа, видит сцену, вероятно, устроенную блестящим образом, слышит на ней русскую речь, родные имена, видит представление русского сочинения, восхитившего своих современников! Было от чего прийти в восторг! Тут у него блеснула мысль устроить в Ярославле театр. Он свел тесное знакомство с итальянскими артистами, выучился по-итальянски, присмотрелся к театральному распорядку и устройству, всё срисовывал, списывал и записывал; принялся за основательнейшее изучение музыки и живописи, перевел несколько немецких и итальянских пьес. Это был в полном смысле русский человек - бойкий, твердый, сметливый, переимчивый. Идя неуклонно к своей прекрасной цели, которая тогда могла казаться несбыточною мечтою, он, вопреки мнению тех добрых людей, которые думают, что наука и искусство живут всегда в разлад с действительностию, ловко и успешно вел торговые дела своего отца, хотя и чувствовал к ним решительное отвращение.

Возвратясь в Ярославль, Волков принялся учить драматическому искусству меньших своих братьев, Григория и Гавриила, также и соседних детей, Василия и Михаила Поповых, Чулкова, Ванюшу Нарыкова, родственника его Соколова и других. В день именин своего доброго отчима он сделал ему сюрприз: большой кожевенный сарай вдруг превратился в театр, с кулисами, машинами и пр., и на нем была представлена драма "Эсфирь" и пастораль "Евмонд и Берфа". Первая была, вероятно, та самая, о которой сказано в разрядных книгах 1676 года: "Представлена была комедия "Как Артарксеркс. приказал отрубить голову Аману""; вторая самим Волковым была переведена с немецкого. Штука удалась: мать Волкова расплакалась, что бог даровал ей такого разумного сына; Полушкин был в восхищении. Получа от природы инстинкт истины, добрый старик в невинном и благородном увеселении не видел бесовской потехи. Более всего поразили его облака, которые сами собою подымались и опускались.

Вельможество и боярство тогдашнего времени отличалось не одною роскошью, пышностью и расточительностию, но и просвещенным меценатством. Волков нашел себе покровителя в особе воеводы Мусина-Пушкина. Он, вместе с помещиком Майковым, отцом стихотворца Майкова,93 уговорил ярославское дворянство и купечество завести театр для чести и славы города. Старания их были успешны, и скоро на берегу Волги выстроился небольшой деревянный театр - дедушка нынешних колоссальных и великолепных театров, как утлый ботик Брандта был дедушкою нынешнего громадного флота России.94 Волков был основателем, архитектором, декоратором, машинистом, капельмейстером, актером, автором, переводчиком и директором этого театра; он был всем, и его доставало на всё. Театр был открыт оперою "Титово милосердие", которую Волков перевел с итальянского. Оркестр был набран из домашних помещичьих музыкантов, а хор пет архиерейскими певчими.

Все эти факты заимствованы нами из статьи в XI томе "Энциклопедического лексикона";95 Н. И. Греч в своей статье "Взгляд на историю русского театра до начала XIX столетия"96 говорит, что дом под театр был уступлен Майковым-сыном и что, давая по воскресным дням спектакли, Волков начал брать за вход плату: в кресла по 25, в партер по 10, в галлерою по 5, а в раек по 3 копейки. Нарыков и Попов были семинаристы и играли женские роли. Театр всегда был полон: так понравилось публике это увеселение, а мы и теперь еще не отстали от старинной привычки - упрекать ее в холодности и равнодушии в деле искусства.

Слух о ярославских представлениях Волкова дошел до императрицы Елисаветы Петровны, и она пожелала видеть в Петербурге ярославских артистов. В 1725 (?) году, говорит Н. И. Греч {Тут явная ошибка в годе: сам же Николай Иванович сказал выше, что Волков начал стремиться к своей цели около 1750 года.97}, был отправлен в Ярославль сенатский экзекутор Дашков, с повелением - привезти всех тамошних актеров ко двору. Труппа состояла из трех братьев Волковых, Нарыкова, регистраторов Попова и Иконникова, купеческого сына Скочкова, цырюльника Шуйского, двух братьев Егоровых и Михайлова. Они привезены были прямо в Царское Село и на другой день представили трагедию Сумарокова "Синав и Трувор", ту самую, представление которой в кадетском корпусе зажгло страсть к сценическому искусству в пламенной душе Волкова. Федор Волков играл Кия, Попов - Хорева, Григорий Волков - Астраду, а Нарыков - Оснельду. Последнего сама государыня императрица изволила убирать к этой роли. При этом случае она спросила о имени трагической актрисы и, услышавши в ответ, что ее имя Нарыков, сказала ей: "Ты похож на польского графа Дмитревского, и я хочу, чтобы ты принял его фамилию". И таким-то образом из семинариста Нарыкова явился потом знаменитый Дмитревский, задушевный друг и соперник Лекена и Гаррика, знаменитый актер и один из просвещеннейших и образованнейших людей своего времени. Представление понравилось всем; Сумароков был в упоении: самолюбивые мечты его вполне осуществились. Потом наши артисты дали еще четыре представления, в которых играли во второй раз: "Семиру", "Синава", "Артистону" и "Гамлета".98 После этого отличнейшие из труппы: Ф. Волков, Дмитревский, Попов и Шуйский - были отданы в кадетский корпус для обучения наукам и иностранным языкам, а прочие были с награждением отосланы обратно в Ярославль. К избранным четырем актерам было присовокуплено восьмеро спадших с голосов певчих. Каждый из них получал в год 60 р. жалованья и по паре суконного платья. Они находились под начальством обер-шталмейстера Петра Спиридоновича Сумарокова и пользовались столом наравне с кадетами. Корпусные офицеры: Мелиссино, Остервальд и Свистунов - преподавали им правила декламации. Итак, кадетский корпус принимал двойное участие в основании русского театра: в нем воспитывались Сумароков, которого по справедливости называют отцом российского феатра, Херасков, Озеров, Крюковской; Княжнин был в нем учителем; бывшие в нем представления были толчком для Волкова, и в нем же нашел он свое образование, вместе с своими товарищами и сподвижниками. Н. И. Греч, из статьи которого мы выписали эти подробности, сообщает интересный анекдот о знаменитом в то время актере Офрене, под руководством которого, в царствование императрицы Екатерины II, кадеты занимались представлением французских трагедий. Государыня сама нередко посещала эти представления и всегда приказывала наставнику, почтенному старцу, страстно любившему свое искусство, садиться в первом ряду кресел подле себя, Офрен, в восторге, нередко забывал, где сидит, и забавлял государыню своими восклицаниями. Сказывают, что однажды, слушая монолог в "Магомете"99 (которого играл Железников), он говорил отрывисто, но довольно громко: "Bien! tres bien! comme un dieu! comme un ange! presque comme moi!" {"Хорошо! очень хорошо! как бог! как ангел! почти как я!" (Франц.). - Ред.}

В 1754 году, для празднования рождения великого князя Павла Петровича, дано было русскою труппою несколько представлений при дворе. В то же время приняты на театр и женщины: из танцовщиц Зорина, две сестры, офицерские дочери - Мария и Ольга Ананьины, Пушкина и знаменитая в то время Авдотья. Артисты тогда назывались не по фамилиям, а по именам, и большею частию уменьшительным: так, например, танцовщик Бубликов славился под именем Тимошки; лучшая певица того времени, г-жа Сандунова, слыла Лизанькою, а танцовщица Берилова - Настенькою. Так их называли тогда даже в журналах, при отчетах о театральных представлениях.

Августа 30 1756 года состоялся именной указ об учреждении русского театра. Директором назначен был Александр Петрович Сумароков, а первым актером Волков. Прочие актеры были: Дмитревский, Попов, Шуйский, Сечкарев (из придворных певчих); девица Пушкина (вышедшая потом замуж за Дмитревского) и сестры Ананьины, вышедшие за Григория Волкова и Шуйского. Два раза в неделю даваемы были русские представления на деревянном театре, близ Летнего сада. От казны отпускалось на содержание театра по 5000 рублей в год. В 1759 году театр переведен в летний дворец (у нынешнего Полицейского моста, где теперь дом Косиковского). Императрица приходила почти на каждое представление, через коридоры, прямо из своих аппартаментов. Репертуар тогдашнего театра состоял из трагедий и комедий Сумарокова и из переводов некоторых пьес Мольера, как-то: "Скупой", "Лекарь поневоле", "Скапиновы обманы", "Мещанин во дворянстве", "Тартюф", "Ученые женщины" и т. д. Из переводных трагедий представляемы были "Полиевкт" и "Андромаха".100 Первая представленная в России русская опера (1755) была "Цефал и Прокрис", соч. Сумарокова. Музыку сочинил тогдашний капельмейстер Ария; он получил в награду за труд свой богатую соболью шубу и сто полуимпериалов. Первые роли играли дочь лютниста Елисавета Белоградская и певчие графа Разумовского: Гаврила Марценкович (отличный певец, славившийся под именем Гаврилушки), Николай Клутарев, Степан Рожевский и Степан Евстафьев.

В 1756 году Волков, по высочайшей воле, отправился в Москву, чтобы и там открыть театральные зрелища, и, по статье "Энциклопедического лексикона", в 1758, а по статье Н. И. Греча, в 1759 году, московское театральное зрелище существовало уже во всей своей красе. Там играли Троепольский с женою, Пушкин и некоторые студенты Московского университета. Через два года этот театр был упразднен, и две первые актрисы, Троепольская и Михайлова, были переведены в Петербург. Волков, возвратясь в Петербург, где у него за 9 лет блеснула первая, почти детская мысль об основании театра, нашел уже между актерами нескольких отличных дарований. Выписываем остальные подробности о жизни Волкова из статьи "Энциклопедического лексикона":

Чтобы возвысить и распространить в народе новое для него искусство, Волков с соизволения императрицы возобновил одну из священных и нравственных трагедий св. Димитрия Ростовского, которые некогда представлялись в Заиконоспасском монастыре и в теремах царевны Софьи Алексеевны. "Кающийся грешник" был дан на придворном театре с великолепием и устройством, которое напоминало афинскую сцену. Волков до самой кончины императрицы Елисаветы Петровны удостоивался ее милостивого внимания и пользовался уважением двора и всех просвещенных людей. Волков собрал все священные драматические творения св. Дмитрия, списал с большим тщанием и поднес императрице Екатерине II. Она благоволила отдать их любителю русской старины князю Б. Г. Орлову; но где эти редкие рукописи теперь находятся, неизвестно.

Рассказывают с достоверностию, что государыня, по восшествии на престол, благоволила жаловать Волкова дворянским достоинством и отчиною; но он, со слезами благодарности, просил императрицу удостоить этою наградою женатого брата его, Гавриила, а ему позволить остаться в том звании и состоянии, которому он обязан своею известностию и самыми монаршими милостями. И государыня, которая понимала высокое предназначение и чувства людей, посвятивших себя изящным искусствам, уважила просьбу первого русского актера и основателя отечественного театра. По прибытии в Москву для коронации она поручила ему устройство народных праздников.

В это время заботливой деятельности Ф. Г. Волков простудился, открылась воспалительная горячка, и смерть похитила у России необыкновенного человека, упрочившего ей новый источник народного образования, если согласиться, что во всех странах театр был верным мерилом и указателем общественного просвещения и духа времени.

Ф. Г. Волков не был женат и, как уверяют, никогда не влюблялся, может быть, оттого, что его сердце было преисполнено страстью к своему искусству и творчеству. Нет ни малейшего сомнения, что он перевел многие драматические произведения и писал стихотворения; может статься, что они со временем и отыщутся, но теперь мы знаем только, по изустным преданиям, одну из его эпиграмм:

Всадника хвалят - хорош молодец;

Хвалят другие - хорош жеребец;

А я так примолвлю: и конь и детина,

Оба пригожи и оба скотина.

Но по этой жесткой, хотя и замысловатой эпиграмме, без сомнения, нельзя ничего заключать о литературном даровании Волкова. И. А. Дмитревский утверждал, что современники весьма уважали литературные труды его; только сам автор был недоволен собою и охотно заменял свои переводы чужими: редкое самоотвержение, особенно в драматическом писателе, который в то же время управлял сценою.

Желательно б было иметь верные факты для суждения о сценическом таланте Волкова. Впрочем, если нельзя говорить утвердительно, то можно предполагать, что он мог и не иметь не только блестящего, но и замечательного сценического дарования: кто бывает всем, тот редко бывает чем-нибудь. Волков - лицо историческое, человек великий, но не как артист, а как движитель общественной жизни, в одной ее стороне. Такие люди обыкновенно знают и умеют всё, что нужно им, чтобы достигнуть своей цели, и не знают, не умеют ничего, в чем бы могли быть образцами и чего бы могли быть представителями.

Пришедши в театр 2 числа нынешнего месяца,101 мы, в ожидании поднятия занавеса, дали полную волю своей мечтательности. Скоро ли, думали мы, в русских утвердится полное уважение к самим себе, к своему родному, без ненависти и враждебного пристрастия ко всему достойному уважения у иностранцев? Как часто случается у нас слышать, что в нашем обществе нет страстей, волнование которых составляет романическую прелесть жизни; что у нас нет этого внутреннего беспокойства, которое даже в людях низшего класса пробуждает стремление возвыситься над своею сферою и собственными силами создать себе средства и проложить дорогу к славе. Какое нелепое, пошлое мнение! Как! А этот гениальный рыбак, это дивное явление, которому мало равных в истории человечества?102 Этот купец, который, попавшись за долги в тюрьму и будучи освобожден из нее милостивым манифестом, по случаю открытия памятника, воздвигнутого Великою Великому, поклялся на коленях заплатить своему благодетелю и посвятил всю жизнь свою на выполнение священной клятвы, и оставил нам огромное сочинение - доказательство, как много может сделать необыкновенный человек, без всяких средств, почти безграмотный?103 А этот Новиков, который, почти ничего не написав, так много сделал для русской литературы и русской образованности, как много сделали для того и другого Ломоносовы, Карамзины и другие? А этот сын купца, пасынок кожевенного заводчика, отец русского театра? Помилуйте - надо не уступать французам в умении говорить и писать по-французски и не знать русской орфографии; надо читать "Историю" Карамзина во французском переводе, чтобы не видеть в этих явлениях живейшего доказательства самородного богатства русского духа и русской жизни! И теперь, разве не видим мы и теперь этих самобытных проблесков народного духа и в науке, и в искусстве, и в ремеслах? В Курске борода не мешает считать звезды, а в Воронеже прасольство не мешает творить чудные образы и дивные звуки...104 А откуда, с какими средствами, с каким подготовлением явился на поприще нашей журналистики тот литератор, которого многосторонняя и разнообразная деятельность принесла и приносит столько пользы нашей литературе?..105 Но одна ли литература представляет это зрелище? А Данилыч106 Петра Великого, который часто удерживал на всем маху свою дубинку, вспоминая день Полтавской виктории? А Потемкин, сперва бедный студент Московского университета, а потом ...славы, счастья сын,

Великолепный князь Тавриды?107

А всё это блестящее созвездие, весь этот планетный мир, вращавшийся около лучезарного солнца - Екатерины Великой? Этот измаильский герой, выигравший столько же побед, сколько давший сражений, умевший покорять своей Матушке царства - и петь петухом, есть сухари и выезжать на битву без мундира, с лентою посверх рубашки?108 А этот дипломат Безбородко, прогулявший по-русски время работы и прочетший Матушке дипломатическую бумагу своего сочинения - на белом листе?.. Неужели во всем этом нет самобытности, оригинальности, жизни, движения, поэтической прелести? И неужели еще наши писатели, или люди, почитающие себя писателями, будут жаловаться, что русская жизнь не дает содержания для романа, повести, драмы? Но, слава богу, это жалкое предубеждение рассеивается всё более и более, с того времени, как раздался священный голос с престола, повелевающий русским быть русскими и возвещающий, что, кроме самодержавия и православия, всегда бывших и всегда будущих сокровенным родником русской жизни, ее твердою опорою и залогом ее исполинского могущества на страх врагам и благо мира, - да будет еще народность и да проникнет собою и наше знание, и наше искусство, и наши произведения, и да сообщит им ту оригинальность и самобытность, без которых нет прочности и действительности... Появление множества романов, драм и повестей с содержанием из русской жизни, опера "Жизнь за царя",109 выразившая стремление воспользоваться в ученой музыке элементами народной музыки, - всё это добро, всё это благо, и всё это есть ручательство и залог прекрасной будущности, начало новой, прекрасной жизни. До Петра Великого русские были самобытны, но эта самобытность была непосредственная, односторонняя, отвлеченная и субъективная; она ненавидела всё чуждое ей, враждебно отстаивала себя от благодетельного влияния чуждых элементов, и потому она должна была разрушиться и, впадши в противуположную крайность, сделаться несправедливою к самой себе. Но это было состояние переходное, временное, другого рода односторонность и отвлеченность, - и должно было возбудить реакцию. Миродержавным судьбам вечного промысла было угодно, чтобы благодетельное воздействие направлению, данному России ее великим преобразователем, было совершено его достойным внуком, благоговейно удивляющимся великому подвигу своего великого пращура, из-за пределов гроба, из царства вечной жизни и славы с умилением взирающего на его великий подвиг и благословляющего его...110

Но мы всё еще как-то не привыкли к мысли, что всё великое и истинное только издалека является во всем своем ослепительном блеске, а вблизи кажется просто и обыкновенно, но что его простота и обыкновенность не должна отрицать его действительности. Вот, например, этот Волков - будь он иностранец, его соотечественники давно бы истребили его жизнь на трагедии, комедии, драмы, оперы, водевили, романы, повести, сказки; а у нас нет даже полной его биографии, потому что негде взять фактов о подробностях его жизни, а многие не знают его и имени, хорошо зная, какого цвета сертук носит г. де Бальзак, как толста его необыкновенная трость и что в ней заключается.111 Наконец явился человек, страстный к театру и оказавший ему важные услуги и своими сочинениями и своим непосредственным на него влиянием, - известный и неутомимый наш драматург, князь Шаховской, и сделал водевиль из главного момента жизни Волкова. И что же? - публика толпами ходит смотреть эту пьесу, важную если не по исполнению, то по содержанию? - Ничего не бывало! Я сам, так горько жалующийся на других, увидел ее в первый и - последний раз.

Во-первых: водевиль слеплен и склеен кое-как. Сквозь его водевильные формы так и проглядывает старинная классическая комедия. Простоты - никакой. Волков говорит ужасные фразы, а его мать, отчим и ярославский голова Корнило Борисьевич подтакивают ему, вместо того, чтобы попросить его объясняться языком, более понятным для кожевенников и градских голов, особенно того времени. Конечно, Иван Трофимович Полушкин был человек добрый и по-своему очень умный; но ведь его более всего восхитили облака, которые сами собою поднимаются и опускаются, и в представлении своего пасынка он видел не больше, как забавную потеху: так где же ему было понимать громкие фразы Волкова о значении театра и славе в потомстве? Надо вещи понимать просто. Когда, в последнем акте, Волков читал свою длинную и фразистую речь о важности своего подвига, то мы ожидали, что отчим и голова остановит его и спросят, что за дичь такую несет он им. Ничего не бывало! Они и его превзошли в риторстве. Мать удивлялась делу Волкова потому, что, во-первых, она ничего в нем не понимала, а во-вторых, потому, что оно было делом ее разумного детища. Впрочем, против этой истины автор и не погрешил; только портрет этой доброй бабы он набросал очень бледными чертами. Потом, к чему это искажение анекдотической истины? Зачем этот Нарыков называется Дмитревским, когда еще он не был им? Зачем эта Груша, которая, вопреки всем обычаям, пускается ломать комедию вместе с мужчинами, тогда как и на придворном театре долгое время женские роли выполнялись мужчинами? Но главное, зачем весь водевиль сметан на живую нитку и в его Волкове всего менее виден Волков?..

Во-вторых - обстановка. Г-н Самарин, игравший Дмитревского, был одет каким-то баричем и играл не семинариста, а какого-то барича. Зачем вместо модного сертука и воротничков a l'enfant {наподобие детского (франц.).-- Ред.} на нем не было затрапезного халата, а на затылке пучка? Г-н Богданов, игравший Попова, тоже семинариста, был на сцене в том, в чем ходит всегда, за исключением чулок и башмаков, которых семинаристы никогда не носили. Словом, в обстановке пьесы были употреблены все усилия, чтоб лишить пьесу даже и той правдоподобности, которую могло бы ей придать сценическое представление.

Мы не узнали Мочалова в роли Ф. Г. Волкова. Жестикуляция его была напряженная, сильная до излишества; но одушевления не было. Многие играли недурно, и к этому числу надо отнести г. Соколова и г-жу Сабурову: первый играл Полушкина, а вторая его жену, мать Волкова. Вообще же тяжело и скучно было смотреть на это длинное и вялое представление несообразностей всякого рода, и только одушевленная, грациозная и естественная игра г-жи Репиной оживляла его несколько. Г-жа Репина умела придать значение и жизнь самой несообразной роли, и это потому, что она никакой роли не умеет сыграть дурно, как бы роль ни была дурна.

А бенефициант? - Он играл Фаддея Михеича Михеева, подьячего с приписью,112 и играл - как бы вам сказать! - ну так, как бы сыграл эту роль всякий актер со смыслом и привычкою ко сцене. В интермедии-водевиле "Именины благодетельного помещика" он отличался в роли немца Карла Мартыновича Янсона; но мы не остались на этих "именинах".

После "Федора Григорьевича Волкова" дан был водевиль покойного Писарева "Хлопотун, или Дело мастера боится". В нем очаровал публику М. С. Щепкин, в роли Репейкина, своею живою, одушевленною, пламенною, характеристического игрою, за что и был вызван публикою, которую он так хорошо вознаградил за скуку предшествовавшего представления. Кстати о водевиле: теперь нет уже таких водевилей и, сравнивая его с нынешнею водевильною стряпнёю, поневоле согласишься, что в лице Писарева литература наша и театр понесли чувствительную потерю... Всё так умно, мило, живо, в куплетах такая острота, такая радужная, блестящая игра ума. Музыка куплетов принадлежит г. Верстовскому, - и не надо быть знатоком музыки, чтобы с первых же звуков заметить, что это не обыкновенная музыкальная болтовня без смыслу, а что-то одушевленное жизнию сильного таланта.

Теперь мы должны отдать отчет о представлении 6 сентября и игре другого петербургского артиста, г. Мартынова, которого мы увидели тут в первый раз. Этот отчет для нас тем приятнее, что мы будем говорить об истинном и большом таланте, но тем и строже будет наше суждение о нем. Давался водевиль "Любовное зелье, или Цырюльник-стихотворец", водевиль, разумеется, переведенный с французского. В подлиннике это должна быть - милая, легкая, живая, игривая шалость водевильной французской фантазии; в переезде на русский язык, через Балтийский порт, она значительно отсырела и потому отяжелела. Всё дело в том, что в молодую достаточную вдову влюблен цырюльник, деревенский франт, щеголь, любезник, который говорит вечно в рифму и потому считает себя стихотворцем; потом в эту же вдову влюблен молодой пастух, который с деревенскою простоватостию и грубостию соединяет любящую душу. Как цырюльник смел и любезен по-своему с прелестною вдовою, так пастух с нею робок и неразвязен: твердо решась объясниться с нею, он при виде ее робеет и - то не может вымолвить слова, а то говорит пошлости. Трактирщица предлагает ему зелье, которое должно сделать его смелым. Это зелье - шампанское. Он напивается его и - успевает в любви, потому что вдова и без того его любила. Эту роль играл г. Мартынов. Смущение при виде вдовы, робость в разговоре с нею, робость до того, что у него захватывает дух, прерывается голос, и без того дрожащий, - всё это было выполнено г. Мартыновым с истинным артистическим талантом. Но когда вдова уходит со сцены и он начинает проклинать себя за глупую робость перед него и утрату счастия целой жизни вследствие этой глупой робости, - мы увидели в г. Мартынове истинного художника. Сквозь эту деревенскую грубость и личную простоватость Жано Бижу проглядывало столько истинного, глубокого чувства, что он нам казался нисколько не смешон, хотя и был в высшей степени смешон. Но в целом роль была выполнена г. Мартыновым очень неровно, неудовлетворительно, чему причиною были несносные фарсы на манер г. Живокини. Если г. Мартынов такими средствами будет добиваться рукоплесканий и вызовов, то не далеко уйдет и исказит свой прекрасный талант, свое сильное самобытное дарование. Беда молодому художнику, если он, успевши обратить на себя внимание публики, подумает, что с его стороны уже всё сделано и остается только пожинать лавры рукоплесканий и вызовов! Талант образуется учением и жизнию и не скоро получает право почитать себя талантом: сперва надо поучиться, потрудиться, смотреть на себя поскромнее... И вот самое лучшее доказательство, что расчеты на успех через фарсы не всегда надежны: г. Мартынов был вызван после г-жи Орловой, игравшей Катерину, конечно, очень мило, но всё-таки игравшей второстепенную роль... Г-н Никифоров был прекрасен в роли цырюльника. Вот дарование не большое, не блестящее, но необходимое для нашего театра! К тому же г. Никифоров всегда хорош на своем месте.

За "Любовным зельем" следовал водевиль г. Ленского "Хороша и дурна, и глупа и умна". Этот водевиль нравится публике, и мы с нею в этом согласны. В самом деле, г. Ленский довольно удачно переложил его на русские провинциальные нравы и вывел в нем помещицкий быт средней руки. Разумеется, что его труд не был бы даже и замечен без дарований г-жи Репиной и г. Живокини; но при их пособии он пользуется заслуженным и постоянным вниманием публики.113 В этом водевиле только одно лицо никуда не годится: это Александр Иванович Алинский, что-то вроде Пирогова г. Гоголя,114 только Пирогова сантиментального. То же должно сказать и о выполнении этой роли: как и создание ее, оно субъективно. Впрочем, когда Алинский узнает, что Наденька не будет его женою вследствие эгоистической честности ее отца, который для щегольства именем честного человека жертвует счастием дочери и уводит ее за руку, отказывая Алинскому от дому до самого времени ее замужества, то г. Ленский неожиданно обнаружил истинный талант - и какой еще! - трагический! Да - он так патетически произносил роковое и последнее прости, так порывисто бросился за Наденькою в двери комнаты, в которую ее уже увел отец, что мы невольно подумали: что бы г. Ленскому попробовать своих сил в роли Гамлета или Отелло! Право, в успехе нельзя бы сомневаться! Именно г. Ленский оттого и играет на нашей сцене такую скромную роль, что выходит не в своих ролях.

Вообще этот водевильчик идет всегда очень хорошо. Не говорим о г-же Репиной, которая создала роль Наденьки гораздо больше, нежели сколько создал ее г. Ленский. Невозможно играть лучше, совершеннее. Это просто значит - сделать всё из ничего. Так же точно г. Живокини создал роль Падчерицына. Это актер с большим дарованием, и если бы он сделал сам для себя столько, сколько сделала для него природа, то пошел бы далеко и оставил бы свое имя в летописях сценического искусства. Г-н Потанчиков играет роль Яузова так умно и отчетливо, что хорош в ней даже и после Щепкина. Г-жа Сабурова очень хорошо выполняет роль Степаниды Карповны Яузовой.

Емельяна обыкновенно играет г. Никифоров; на этот раз его играл г. Мартынов. Общности в его игре не было, типического лица мы не видели, и вообще эту роль г. Никифоров выполняет и забавнее и с большею характеристичностию; но у г. Мартынова вырывались иные слова и жесты так, что характеризовали всех возможных Емельянов лучше, нежели целое выполнение этой роли г. Никифоровым. Повторяем, у г. Мартынова есть талант - и большой; только он еще ученик в искусстве, и если не поторопится объявить себя мастером, то далеко пойдет...114

Было уже поздно, когда кончился этот водевиль, и потому мы не дождались "Ложи первого яруса", которою заключался спектакль.

В воскресенье, 11 сентября, давался "Ревизор". Нельзя не поблагодарить дирекцию за тщательную и умную обстановку этой пьесы: нельзя требовать большего внимания к этому великому произведению драматического гения. Мы всегда были довольны обстановкою "Ревизора", но на этот раз заметили и еще улучшения, например, купцы стали больше походить на купцов уездного городка - и характеристическими бородами и кафтанами; а прежде они были похожи на московских и дородством и нарядом. Костюмы всех прочих лиц в комедии тоже отличаются характеристикою провинциализма в высшей степени. Ход пьесы отличается удивительною целостию; все актеры, даже играющие немые роли, превосходно выполняют свое дело. Жаль только, что нет у нас актера для роли Хлестакова. Ее играют в Москве два артиста - гг. Самарин и Ленский. Первый имеет превосходство над последним в даровании, но наружность второго больше идет к роли. Наружность г. Самарина идет к ролям Чацкого, Кассио, Лаэрта;115 но для Хлестакова ему надо значительно измениться, по крайней мере в своих приемах. Мы уверены, что г. Самарин выработался бы для этой роли, и мы скоро увидели бы на нашей сцене роль Хлестакова, выполняемую с талантом. Г-н Ленский на этот раз делал такие фарсы, что портил ход всей пьесы.

Щепкин - художник, и потому для него изучить роль не значит один раз приготовиться для нее, а потом повторять себя в ней: для него каждое новое представление есть новое изучение. Он всегда играл городничего превосходно, но теперь становится хозяином в этой роли и играет ее всё с большею и большею свободою. Его игра - творческая, гениальная. Он не помощник автора, но соперник его в создании роли. После него всех блестящее выполняет свою роль г. Орлов;116 за ним должен следовать г. Шуйский, превосходно играющий Добчинского. Наравне с ними должно поставить г. П. Степанова, превосходно играющего судью Тяпкина-Ляпкина. Г-жа Баженовская, играющая слесаршу Пошлепкину, и г. Соколов, играющий купца Абдулина, тоже превосходны. Отчетливая, умная и даже характеристическая игра г. Потанчикова в роли почтмейстера и г. Румянова в роли Земляники не мало способствуют совершенству хода целого представления пьесы. Г-жа Львова-Синецкая выполняет свою роль прекрасно; игра г-жи Пановой довольно удовлетворительна. Г-н Шуберт играет роль Мишки лучше, совершеннее, нежели как можно требовать. Прекрасно г. Максин играл роль трактирного слуги, и нам очень жаль, что на этот раз она была отдана другому.

Г-н Мартынов играл Бобчинского очень посредственно; г. Никифоров несравненно выше его в этой роли. Мы этого не ожидали.

Да, великое создание Гоголя на московской сцене не только не роняет своего достоинства, - а и это уж большая похвала, - но и положительно поддерживает его. Публика московская умеет ценить и пьесу и ее сценическое выполнение. Громкие рукоплескания сопровождали почти каждое слово Щепкина, и единодушный, громкий вызов, еще прежде, чем опустился занавес, показал, что Щепкина у нас умеют понимать и ценить. Наконец и г. Орлов дождался давно заслуженной им награды: ему громко аплодировали и его громко вызвали тотчас после Щепкина. К удивлению публики, он вышел с г. Ленским, но громкие крики "Орлова! Орлова!", встретившие его, ясно показали ему, кого нужно было публике... "Царства женщин", которым заключался спектакль, мы не дождались.

Вернуться на предыдущую страницу