В. Г. Белинский. Репертуар русского театра, издаваемый И. Песоцким... Книжки 1 и 2 за январь и февраль... Пантеон русского и всех европейских театров. Часть I и II

Вернуться на предыдущую страницу

Каких странных явлений не бывает в мире! Но литературный, и именно русский литературный мир, особенно в настоящее время, едва ли не превзойдет своими странностями все возможные миры... Например, что может быть страннее издания, состоящего - из чего бы вы думали? - из водвилей!.. И каких еще? - переведенных и переделанных из французских водвилей!.. Да, пораздумавшись об этом да покачав головою, поневоле иной раз поверишь, что наш век - индюстриальный век, и умеет, для своей пользы, рассчитывать не только на пользу, но даже и на потеху, на праздную забаву людей. Бойкий, изворотливый, удалый век!..

И однако ж водвиль завладел современною сценою и исключительным вниманием театральной публики. Что бы вы ни говорили ей, она свое:

Лишь водевиль есть вещь, а прочее всё гиль!1

Что будешь с нею делать? Не говоря уже о том, что она очень настойчива в своих вкусах, - у ней есть еще и опоры в тех великих людях на малые дела, которые, не будучи в состоянии понимать Шекспира, добродушно уверяют "почтеннейшую", что он целиком не годится, что его надо переделывать, а в доказательство этой великой истины поставляют ей ежегодно по дюжине собственных изделий, столь превосходных, что они не требуют никаких переделок2. Впрочем, "почтеннейшая" любит и драму, только не шекспировскую, а так, какую-нибудь, чтоб только была ей по плечу, возвышала бы ее душу моральными афоризмами о торжестве добродетели, пагубности порока и вообще пылких страстей да умиляла бы ее сердце чувствительными эффектами, без особенных претензий на поэзию и здравый смысл. Ее требования коротки и ясны: в водвиле ни характеров, ни лиц, ни содержания, а только бы куплетцы с двусмысленными остротами, а в драме побольше фраз, объятий и слез.

"Репертуар" удивительно хорошо удовлетворяет этим скромным требованиям, и пока посредственность будет иметь на своей стороне большинство публики (а этому пока конца не будет), наш скромный "Репертуар" будет себе жить поживать да добра наживать. Бесконечное разнообразие человеческих характеров, склонностей и привычек производит бесконечное разнообразие промыслов... Вот мы, например, - признаёмся в грехе: ходим в русский театр не для театра, а для листка нашей газеты, и водвили повергают нас в какое-то магнетическое усыпление; по необходимости увидев какой-нибудь водвиль, мы рады слабости своей памяти, которая отказывается удерживать в себе подобные вздоры: так нам ли читать еще то, что мы рады забыть, увидев на сцене? - Но что ж? Для какого-нибудь водвильного альманаха это еще небольшое горе: он может про себя спрашивать нас с довольною улыбкою: да много ли вас?.. Итак, да здравствует "Репертуар" г. Песоцкого! Не он первый и не он последний живет на счет любви большинства к забавам вроде водвильных...

В двух книжках "Репертуара" за нынешний год напечатаны: "Лев Гурыч Синичкин", комедия-водвиль г. Ленского, "Дедушка и внучек", драма, водвиль г. Коровкина, "Параша-сибирячка", русская быль с эпилогом г. Полевого, "Ножка", водвиль г. Каратыгина 2-го. Все эти пьесы на сцене имеют больший или меньший успех, но в чтении... Да скажите, бога ради, неужели их кто-нибудь читает?.. Некоторые и мы принимались было прочесть, но чего же это и стоило нам! К тому же ведь наше дело невольное: мы обязаны читать все, что ни печатается; а другим-то что за охота добровольно мучиться?.. Посмотрите, что это такое: "Дедушка и внучек" - без Сосницкого? - словно без смысла; "Параша-сибирячка" без Каратыгиных и г-жи Асенковой, прекрасных декораций и сентиментально-эффектной музыки г. Болле, - прекрасный анекдот, довольно неудачно переложенный, общими местами, на сцены во вкусе чувствительной немецкой мелодрамы; только одна "Ножка" г. Каратыгина еще может быть не без удовольствия перелистована, от нечего делать после сытного обеда, как игриво переведенный фарс. Неужели все это читается?.. После этого поневоле согласишься с некоторыми старыми литераторами, которые, с умилением воспоминая о добром старом времени литературы, в настоящем видят только одну мелочность и посредственность...

Кроме этих пьес, в "Репертуаре" есть еще "Мои воспоминания о русском театре" г. Полевого, написанные в форме дружеского послания к г. Булгарину, в ответ на его "Театральные воспоминания моей юности", напечатанные в 1-й книжке "Пантеона". Сии два литератора сходятся во многих мыслях, особенно о Коцебу, нападая на несправедливое забвение этого плодовитого поставщика мелодрам и комедий для XVIII века. Г-н Булгарин говорит, что если бы у нас на Руси явился новый Коцебу, то он, г. Булгарин, первый преклонил бы пред ним чело ("Пантеон", стр. 92); а г. Полевой так говорит о Коцебу: "Много надобно бы толковать, чтобы решить об нем вопрос" ("Репертуар", стр. 4). Далее: "Моя посылка будет самая простая: кто двадцать лет владел общим вниманием публики германской, французской, английской, русской, тот, Скриб ли он, или Коцебу, не может не иметь каких-нибудь достоинств, и по крайней мере он угадал тайну увлекать свой век" ("Репертуар", стр. 5). Вот с этим нельзя не согласиться: кто станет отвергать всякое достоинство в Ронсаре, в Скюдери, в Парни, в Делиле, в Радклиф, Жанлис, Коттен, Дюкре-Дюмениле, Августе Лафонтене, Шписе, авторе "Ринальдо Ринальдини"3, Крамере, Поль де Коке, Гюго, Бальзаке, Дюма, Жюль Шанене, Жакобе Библиофиле, де Виньи, Жорже Занде, Сю, Делавине, Ламартине и пр.?.. Из умерших, каждый из них владел, а из живых каждый владеет вниманием публики германской, французской, английской, русской... А Сумароков, Херасков, Петров, Комаров, "Житель города Москвы", так же владели вниманием публики русской, как владели им гг. Полевой, Сомов и другие: кто же, как в тех, так и в других, станет отвергать всякое достоинство? Не правда ли, что и наша посылка так же проста и верна, как и посылка г. Полевого?.. Но мы прибавим к этому, что есть разница между Радклиф, Дюкре-Дюменилем, Августом Лафонтеном и пр. и между Гюго, Бальзаком, де Виньи и пр.: те и другие владели вниманием публики своего времени, - но во времени-то большая разница, которой не должно упускать из вида при суждении об авторе. Ронсар был назван царем поэтов - честь, которой Ламартин не удостаивался даже и в своем отечестве; но все же Ламартин должен быть гораздо и гораздо повыше Ронсара. Сверх того, и владеть вниманием публики еще не всегда значит иметь даже и какое-нибудь достоинство: ведь и Василий Кириллович Тредьяковский, и Ронсар, и Скюдери владели им, да еще как?., подействительнее, чем Гомер или Шекспир, которых превозносят все, но которых понимают-то очень немногие. Толпа кричит с голоса этих немногих и бежит смотреть не Шекспира, а водвиль или эффектно чувствительную пьеску. Кстати, в суждении о Шекспире г. Полевой совершенно сошелся с г. Булгариным: г. Булгарин говорит, что Шекспир должен быть для нашего века не образцом, а только историческим памятником ("Пантеон", стр. 91), а г. Полевой вот как выражается об этом предмете: "И как хотите мне кричите о Кальдероне и Шекспире, но если от их некоторых драм мы дремлем в театре, следовательно, не все же и в них безотчетно и без исключения велико, и у них есть пятки, не омоченные в Стиксе"... ("Репертуар", стр. 5). Вот в этом уж никак нельзя согласиться. О Кальдероне у нас никто не кричит, потому что почти никто его не знает...4 Мы, с своей стороны, торжественно объявляем, что решительно не знаем, выше ли Кальдерон Шекспира, или даже и имеет ли какое-нибудь право стоять подле него; мы только знаем, что Кальдерон никогда не пользовался равною известностию с Шекспиром, и что если его Шлегель ставил наравне или даже и выше британского поэта, то не за поэзию, а за католицизм: известно, что Шлегель - перекрещенец и потому католических поэтов считает выше всех некатоликов5. Что же касается до Шекспира, то от его драм дремлют в театре не от пяток, не омоченных в Стиксе, а по следующим, очень важным причинам: во-первых, потому что у нас еще не настало время для разумления и оценки Шекспира; во-вторых, потому что его пьесы ставятся далеко не так, как следует, и для них нет актеров, ибо каждое лицо в драме Шекспира требует для своего выполнения великого таланта от актера; в-третьих, потому что у нас на сцене даются не переводы, а переделки драм Шекспира, вроде дюсисовских и сумароковских6. О недостатках же и вообще слабых местах в драмах Шекспира спорить очень трудно. Поэзия не математика, и недостаток в драме для одного кажется великим достоинством для другого. Мало этого: что одному человеку недавно казалось в драме недостатком, то нынче ему же кажется великим достоинством, - и он (если сам не пишет драм) добровольно сознается, что недостаток заключается не в драме, а в его способности скоро входить в таинства организации художественного создания.

В одном только не сошелся г. Полевой с г. Булгариным - именно в мнении о Гоголе. Г-н Булгарин, с свойственным ему критическим великодушием, признает в Гоголе комический талант ("Пантеон", стр. 95); но г. Полевой вот как выражается об этом предмете: "Отнюдь не согласен я с теми односторонними критиками, которые готовы восхищаться ошибками Шекспира, фарс Гоголя (то есть "Ревизора"!..) ставят выше всех комедий в мире (то есть выше комедий Мольера), в гусаке видят что-то высокое и отвергают великие достоинства Расина и Корнеля" ("Репертуар", стр. 11--12). Впрочем, сам г. Полевой не придает никакой важности своему мнению, ибо оканчивает его следующим искренним, а потому и заслуживающим доверенности признанием: "Но ведь и то, однако ж, правда, что нам трудно расставаться с нашими вековыми заблуждениями, с тем, что мило и дорого нам по нашим личным воспоминаниям. Когда в первый раз Мерзляков осмелился сказать, что трагедии Сумарокова нелепы, что тогда отвечал ему в "Духе журналов" один из старых, умных и почтенных наших литераторов" (ibid. {там же (лат.). - Ред.}). Вот это хорошо сказано - и дельно, и последовательно, а главное - истинно, ибо собственное признание паче всякого свидетельства...

Обратимся к "Пантеону". Первая книжка его подает большие надежды, что он будет изданием дельным и интересным. Одни "Сцены из канцелярской жизни - торжество добродетели" - выше всего, вместе взятого, чем угощает "Репертуар" свою невзыскательную публику уже другой год, и выше всего, что в два или три последние года произвела наша драматическая литература, если исключить из ее сферы более или менее удачные переводы драм Шекспира и в особенности превосходный перевод "Макбета" Вронченко7. "Велизарий"... но об нем не стоит много говорить, как о дюжинном произведении, а скажем лучше, что в "Пантеоне" публика прочтет не одну драму Шекспира, хорошо переведенную, которая без "Пантеона", может быть, никогда не напечаталась бы. Уже одно это обстоятельство придает большую важность "Пантеону", как изданию дельному и интересному. Впрочем, в "Пантеоне" всякий найдет, чего хочет: и драм Шекспира, и Шепка, переводных и оригинальных, и комедий и водвилей. План и пределы "Пантеона" ставят его в совершенную возможность удовлетворить вкусу всех и каждого. В последних отделениях его не без балласта, но и много интересных известий о театрах, анекдотов о знаменитых артистах сценического искусства и пр. Все это пестро, разнообразно, а главное - занимательно. К 1-й книжке приложена хорошенькая картинка "Странствующие музыканты" и ноты "Светланы", баллады Жуковского, положенной на музыку г. Арнольдом.

Во второй книжке "Пантеона" помещены, кроме трагедии барона Розена "Дочь Иоанна III" и драмы Захария Вернера "Двадцать четвертое февраля", переведенной А. Н. Струговщиковым, чрезвычайно любопытная статья - "Воспоминание о московском театре при М. Е. Медоксе", почерпнутое из записок С. Н. Глинки, А. Ф. Малиновского и рассказов старожилов. Эта статья исполнена живых, увлекательных подробностей о замечательнейших артистах того времени; в особенности интересен рассказ о Сандуновых и о благодеяниях, оказанных им императрицею Екатериною II-ю8. Мы весьма благодарны Ф. А. Кони за эту статью и просим его не скупиться на подобные вещи. "Горев", повесть Е. П. Гребенки, "Биография знаменитой русской артистки Даниловой", написанная П. П. Мундтом, "Панорама всех возможных театров"9 - статья живая и свежая, стихотворения и пр. и пр. - все это разнообразит 2-ю книжку "Пантеона" и обещает ему успех несомненный, чего мы от души желаем.

Вернуться на предыдущую страницу