В. Г. Белинский. Художник. Т. м. ф. а.

Вернуться на предыдущую страницу

В этом сочинении есть мысль, и мысль прекрасная, поэтическая. Но исполнение этой мысли весьма неудачно; автор хотел изобразить жизнь художника в борьбе с людьми, обстоятельствами, судьбой и самим собою и написал довольно большую книгу, которая наполнена общими местами и до крайности утомляет читателя, не доставляя ему никакого удовольствия. Причина очевидна: он не составил себе ясной, отчетливой, глубокой и верной идеи о художнике, идеи, почерпнутой из фактов и поверенной собственным чувством; он смотрит на художника с той жалкой и устарелой точки зрения, с которой у нас вообще смотрят на этот предмет, больше по привычке, больше по стародавним преданиям, чем вследствие глубокого наблюдения и несомненных фактов, извлеченных из жизни известных художников. Как, по общему поверью русского народа, всякой умница, делец или мастер непременно должен быть горьким пьяницею, малым, как говорится, сорви-голова; так, по общепринятому мнению многих наших авторов и литераторов, художник непременно должен быть чудаком, оригиналом, который со всеми бранится, ни с кем не может ужиться, который беспрестанно вдохновен, восторжен, никогда не знает прозаических минут, который в глаза называет всех подлецами, негодяями, а сам свят, как праведник, и незлобив, как голубь; его клянут, гонят, терзают, а он всех любит, как братьев, всех благословляет, и ненавидит одно злато и стяжание; потом делается человеконенавистником, мизантропом и ищет уединения. Нет, не таков художник! Все это черты индивидуальности человека, а отнюдь не общая характеристика художника! Художники, особенно в наше время, и пьют, и едят, и любят денежки, как и все смертные. Да и много ли из них таких, которые особенно прославились своими страданиями; многие ли из них испытали участь Тасса? Начнем с древних: из греческих, Гомер - миф; прочие жили счастливо, были любимы и уважаемы своими согражданами; хотя Демосфен сюда собственно и не относится, как не художник, но и тот погиб не за свой удивительный дар, а за политические мнения; из римлян, Виргилий и Гораций жили очень хорошо, и последний целый век, потягивая тибурское, восклицал:

Хвала, умеренность златая!2

Из новых, особенно не посчастливилось испанским и португальским поэтам, и то за то, что они захотели быть умнее глупых своих соотчичей, но ведь и то сказать: где же это и любят? Шекспир жил в ладу с людьми и умер владельцем порядочного поместья, а разве это не большое счастие? Французские поэты, с Расина до Вольтера {Кроме Руссо, который был слишком благороден и высок, чтоб быть счастливым во времена Вольтеров, Мармонтелей, Лагарпов и пр.} включительно, были очень счастливы; Жильберт и Андрей Шенье составляют исключение, да об них мало и знают; притом же они хотели быть честными людьми и плохо знали философию XVIII века! О нынешних французских поэтах нечего и говорить: все они богаты, следственно счастливы, хвалимы, следственно довольны; некоторые из них, как, например, знаменитый Виктор Гюго, хорошие граждане, хорошие супруги, отцы и люди, несмотря на кровавый и бесчинный характер своей музы. Из англичан, Байрон... да он был большой чудак, жертва самого себя, своей мысли, и это-то, кажется мне, всего более может быть истинным несчастием художника. Вальтер Скотт был богат, знатен, славен, добр, честен, любил людей и жил с ними в ладу. Из немцев, почти не было несчастных поэтов; Гете, одному из представителей немецкой литературы, везде было хорошо, может быть потому, что он был выше всего; Шиллеру, другому представителю немецкой литературы, тоже везде было хорошо, потому что его счастие было не от мира сего3.

Перечтите биографии всех великих художников, и вы увидите, что художник совсем не синоним слову сумасшедший и мученик; многие из них решительно гнусны как люди и только в поэтические мгновения бывают велики; и это очень понятно, ибо поприще поэта есть больше чувствование, чем действование.

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В забавах суетного света

Он малодушно погружен.

Молчит его святая лира,

Душа вкушает хладный сон,

И меж детей ничтожных мира,

Быть может, всех ничтожней он! 4

Вообще надо заметить, что художник у нас еще загадка, неуловимая, как женщина, и его невозможно подвести под общие черты. В одном месте он царь и пророк, как Давид, в другом мученик, как Тасс, в третьем богач, как Байрон, в четвертом нищий, как Сервантес, там министр, как Державин, тут беззаботный весельчак-политик, как Беранже; здесь его гонят, ненавидят, там ласкают и любят, и пр. и пр.

"Художник" г-на Т. м. ф. а принадлежит к числу тех нескладных и нелепых созданий, которые были бы в тягость и себе и людям, если б были возможны. К счастию, это только мечта, самая неудачная и неестественная. Г-н Т. м. ф. ъ не извел этот идеал из мира души своей, а слепил его по расчетам возможностей. Поэтому его герой не возбуждает никакого участия, не имеет никакого определенного образа, и его тотчас забываешь, как скоро закроешь книгу. И между тем, надо быть справедливым, завязка повести и многие ситуации придуманы автором чрезвычайно счастливо. Всего несноснее он там, где прибегает к таким пружинам, которые уже по одному тому трудно привести в движение, что к ним все прибегают. Так, например: бедный живописец, будучи еще ребенком, завидует ласкам, которыми его товарищей по учению осыпали их родители, и чувствует при этом зрелище глубокую тоску и темное желание назвать кого-нибудь своим отцом или матерью, - вы ожидаете услышать из уст его какое-нибудь недоговоренное слово, какой-нибудь глухой вопль души, подобный молнии, проблеснувшей над бездною и открывшей на минуту всю глубину ее; вы ожидаете увидеть лицо, мгновенно передернутое судорогою, уста, искривившиеся страданием, взор, который изобличал бы предсмертную муку, а г. Т. м. ф. ъ вместо всего этого заставляет своего художника проговорить несколько скучных, растянутых страниц водяной прозы, общих мест риторической шумихи. И между тем книга г-на Т. м. ф. а принадлежит к числу замечательных явлений в нашей литературе. Отчего же такая несообразность? Оттого, что у нас еще худо знают различие между словами творить и делать; между способиностию чувствовать и заставлять других чувствовать; оттого, что у нас, кто сознал себя хоть на вершок выше толпы, тот уже и почитает себя поэтом...

В заключение скажу, что "Художник" г-на Т. м. ф. в. а отзывается часто слишком заметным подражанием прекрасной повести г. Полевого "Живописец" и, как всякое подражание, вольное или невольное, неизмеримо далеко отстоит от своего высокого образца.

Вернуться на предыдущую страницу