В. Г. Белинский. Дитя поэзии... Стихотворения Михаила Меркли

Вернуться на предыдущую страницу

Блажен, кто про себя таил

Души высокие созданья,

И от людей, как от могил,

Не ждал за чувства воздаянья! 1

СТИХОТВОРЕНИЯ МИХАИЛА МЕРКЛИ. Москва. В типографии Николая Степанова. 1835. 108. (8). С эпиграфами:

La poesie a une sainte et consolante mission a remplir icibas: s'est de jeter un voile brillant et fantastique sur toutes les realites desesperantes.

Victor Hugo {*} {Поэзии здесь, на земле, надлежит выполнять святую и утешительную задачу: набрасывать блестящий и фантастический покров на приводящую в отчаяние действительность, разрушающую надежды. Виктор Гюго (франц.). - Ред.}

Товарищи, как думаете вы?..

Для вас я пел?..

. . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет! не для вас! Она меня хвалила,

Ей нравился разгульный мой венок,

И младости заносчивая сила,

И пламенных восторгов кипяток!..

Н. Языков2

В наше прозаическое время появление альманаха, поэмы и собрания стихотворений - есть ужасный анахронизм: смотришь и не веришь глазам! В таком случае никогда не бывает середины - или что-нибудь слишком замечательное, или что-нибудь слишком посредственное. Так было и прежде, от 1820 до 1830 года, с тою, однако ж, разностию, что тогда на все смотрели как-то снисходительнее, и такие предприятия как-то легче сходили с рук. Но теперь наступила пора разочарования; это разочарование горько, оно мстит жестоко и переходит в очарование осторожно, с оглядкою, строго взвесивши и рассчитавши, и при чем-нибудь необыкновенном. Все это очень естественно; пословица говорит: обжегшись на молочке, будешь дуть и на воду... Посему какую жалкую роль играют в нашей литературе несчастные, запоздалые путники, которые появляются с этими устарелыми плодами своей досужей фантазии, от которых уже всем набило оскомину, которые всем уже приелись и только своим авторам кажутся молодыми, сочными и вкусными! Читающая публика, в одном отношении, похожа на beau monde. Этот beau monde, или большой свет, свято чтит уставы моды и приличия и никому не позволит отступить от них; но иногда он делает исключение в пользу людей замечательных, в каком бы то ни было отношении; он иногда прощает их неловкость, их оригинальность, любуется ими и называет их генияльною странностию. Так точно и читающая публика: когда бывает мода на оды, она ласково принимает всех одистов, от Державина до Капниста и Петрова; когда бывает мода на поэмы, она с благосклонностию улыбается всем поэмистам, от Пушкина до автора "Киргизского пленника" 3 и иных прочих, и т. д. Но горе тому, кто придет к ней с поэмою в руках, когда бывает мода на романы, повести и драмы! Только один истинный талант, или даже гений, может спасти сочинителя от свиста и шиканья. Итак, публика, как и большой свет, прощает анахронизмы только гению, таланту и вообще истинной заслуге.

Авторы поименованных мною книжек находятся именно в этом неловком и затруднительном обстоятельстве: они на похоронный обед или поминки по усопшем приехали в синих фраках и белых галстуках и жилетах, и притом без всяких прав на извинение в несоблюдении приличия... Между ними находится чрезвычайно большое сходство и чрезвычайно большое различие... Сходство состоит в положении, а разница в том, что один провинциал, а другой - столичный житель. Костюм первого, кроме его неуместности, отличается еще старинным, вышедшим из моды фасоном; костюм второго неуместен, но сшит по моде. И вот почему автор "Дитяти поэзии" с детскою наивностию и провинциальным простосердечием рассуждает в своем предисловии "о какой-то исключительной способности, склонности или влечении, которое мы приносим с собою в свет и которое, облеченное в человеческую форму, совершенствуется с развитием сей разумно органической формы и, наконец, является гением". Вот почему он потом, в сем же предисловии, докладывает своим читателям с удивительною скромностию в откровенностию, которыми всегда отличаются люди, "приносящие с собою в свет исключительную способность, склонность или влечение", что "он еще в раннем возрасте (рассказывали ему) любил читать стихи и прибирать, без всякой связи и смысла, слово к слову; потом, бывши в учении и проходя реторику и поэзию, делал посредственные успехи в последней на заданные предметы и наконец показал своему другу первую свою балладу", что "друг ее прочитал, много смеялся и зачал поправлять ее в его глазах, растолковывая ему правила, советовал ими заниматься и читать образцовые сочинения", что "он ему последовал и часто, быв с ним вместе, читал лучших русских поэтов, после немецких и французских, позднее же латинских, италиянских и английских", что "по окончании учения он посвятил свои дни другой науке и, обучаясь в университете, в свободное время занимался литературою и осмеливался излагать свои мысли в стихах" и, наконец, "издать в свет сии занятия досуга, сии первые робкие опыты своей стыдливой музы" и пр. Наконец, вот почему, зная столько языков и будучи знаком с сокровищами стольких литератур, он напоминает своими робкими опытами мудрую пословицу, что неразумному сыну не в помощь богатство, и пишет ужасные, варварские вирши, подобные следующим:

Я терзался,

Сокрушался

Одинокий.

На глубокой

Вздох печали

Все молчали.

Терпеливый,

Молчаливый

Я крушился;

Злобный гений

В упоеньи

Веселился.

Я молился -

И моленье

Провиденье

Услыхало

И послало:

Утешенье!..

Не правда ли, что эти стихи глубокостию чувства, прелестью выражения и падением стон напоминают следующие, давно забытые, но тоже очень хорошенькие стишки:

В понедельник

Я влюбился;

Весь авторник

Прострадал;

В середу в любви открылся,

В четверток решенья ждал,

В пятницу пришло решенье,

Чтоб не ждал я утешенья.4

Но оставим в покое наивного автора "Дитяти поэзии", изъявив ему наше сожаление, что он не последовал смыслу избранного им эпиграфа, и обратимся к г-ну Меркли.

Г-н Меркли далеко превосходит автора "Дитяти поэзии", и по языку и по стиху, и по мысли и по предметам своих поэтических вдохновений, и не удивительно: автор "Дитяти поэзии" - провинциял, г. Меркли - житель столицы; автор "Дитяти поэзии" был студентом Казанского университета, г. Меркли был студентом Московского университета; а во всем этом чрезвычайно большая разница, и все это естественным образом дает сильный перевес г-ну Меркли. Но, говоря без шуток, что заставило г-на Меркли, который, как видно из его стихов, человек не без образования, не без смысла и даже не без блесток таланта, что заставило его издать свои стихотворения в свет? Обратить ими на себя внимание современников он не мог, ибо теперь прошла мода на стихи, теперь только превосходные стихи станут читать, а стихи г. Меркли вообще посредственны; еще более нельзя ему надеяться на потомство, ибо маленькие блестки таланта вообще как-то скоро тускнут. Итак, чего же он добивался? Право, не знаю; а жаль: он, повторяю, как видно из его стихов, человек образованный. Мне скажут, что очень естественно ошибаться насчет своего таланта, что в своем деле никто не судья и что то же побуждение проявлять себя, которое двигало Державина и Пушкина, двигало Тредьяковского и Сумарокова! Оно так, да не так! Отличительная черта образованности человека нашего времени именно и состоит в благородном сознании своей неспособности к искусству, если он не способен к нему. Нынче тот не современен, кто пишет повести или стихи, не имея истинного таланта. Кто способен чувствовать изящное и наслаждаться им, кому доступны все человеческие чувства, тот еще не художник, ибо можно сильно, живо и пламенно чувствовать и вместе с тем не уметь выражать своих чувств. Вот что сказал бы я г-ну Меркли, если бы он захотел послушать меня: "Милостивый государь, пишите стихи и читайте их той, которая внушила вам их: она поймет и оценит их, она и наградит автора; печатайте их даже в журналах, ибо, во-первых, иным журналам надобно же чем-нибудь наполняться, а во-вторых, ваши стихи лучше большего числа стихов, которые помещаются в "Библиотеке для чтения", - но бога ради, не издавайте их вполне, целыми книгами, а употребите ваш ум, вашу образованность, ваши таланты и вашу деятельность на предметы более полезные и более достойные".

Вернуться на предыдущую страницу