В. Г. Белинский.
Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова
Сочинение М. Лермонтова.
Издание второе.
Санкт-Петербург. В типографии Ильи Глазунова и
К. 1841. Две части. В 12-ю д. л. В I-й части VI
и 250, во II-й - 173 стр.
 Вернуться на предыдущую страницу
Давно ли приветствовали мы первое издание "Героя нашего времени"
большою критическою статьею {1} и, полные гордых, величавых и сладостных
надежд, со всем жаром убеждения, основанного на сознании, указывали русской
публике на Лермонтова, как на великого поэта в будущем, смотрели на него,
как на преемника Пушкина в настоящем!.. И вот проходит не более года, - мы
встречаем новое издание "Героя нашего времени" горькими слезами о
невозвратимой утрате, которую понесла осиротелая русская литература в лице
Лермонтова!.. {2} Несмотря на общее, единодушное внимание, с каким приняты
были его первые опыты, несмотря на какое-то безусловное ожидание от него
чего-то великого, - наши восторженные похвалы и радостные приветы новому
светилу поэзии для многих благоразумных людей казались преувеличенными...
{3} Слава их благоразумию, так много теперь выигравшему, и горе нам, так
много утратившим!.. В сознании великой, невознаградимой утраты, в полноте
едкого, грустного чувства, отравляющего сердце, мы готовы великодушно
увеличить торжество осторожного в своих приговорах сомнения и охотно
сознаться, что, говоря так много о Лермонтове, мы видели более будущего,
нежели настоящего Лермонтова, - видели Алкида, в колыбели удушающего змей
зависти, но еще не Алкида, сражающего ужасною палицею лернейскую гидру...
{4} Да, все написанное Лермонтовым еще недостаточно для упрочения
колоссальной славы и более значительно как предвестие будущего, а не как
что-нибудь положительно и безотносительно великое, хотя и само по себе все
это составляет важный и примечательный факт, решительно выходящий из круга
обыкновенного. Первые лирические пьесы: "Руслан и Людмила" и "Кавказский
пленник", еще не могли составить славы Пушкина как великого мирового поэта;
но в них уже виделся будущий создатель "Цыган", "Онегина", "Бориса
Годунова", "Моцарта и Сальери", "Скупого рыцаря", "Русалки", "Каменного
гостя" и других великих поэм... Толпа судит и делает свои приговоры задним
числом; она говорит, когда уже не боится проговориться. Толпа идет ощупью и
о твердости встреченного ею предмета судит по силе толчка, с которым
наткнулась на него. Оставляя за толпою право видеть вещи не иначе, как
оборачиваясь назад, не будем отнимать права у людей заглядывать вперед и -
по настоящему предсказывать о будущем... Всякому свое: толпе кричать, людям
мыслить... Пусть же кричит она, а мы снова повторим: новая, великая утрата
осиротила бедную русскую литературу!..
Самые первые произведения Лермонтова были ознаменованы печатаю какой-то
особенности: они не походили ни на что, являвшееся до Пушкина и после
Пушкина {5}. Трудно было выразить словом, что в них было особенного,
отличавшего их даже от явлений, которые носили на себе отблеск истинного и
замечательного таланта. Тут было все - и самобытная, живая мысль,
одушевлявшая обаятельно прекрасную форму, как теплая кровь одушевляет
молодой организм и ярким, свежим румянцем проступает на ланитах юной
красоты; тут была и какая-то мощь, горделиво владевшая собою и свободно
подчинявшая идее своенравные порывы свои; тут была и эта оригинальность,
которая, в простоте и естественности, открывает собою новые, Дотоле
невиданные миры и которая есть достояние одних гениев; тут было много
чего-то столь индивидуального, столь тесно соединенного с личностию творца,
- много такого, что мы не можем иначе охарактеризовать, как назвавши
"лермонтовским элементом"... Какой избыток силы, какое разнообразие идей и
образов, чувств и картин! Какое сильное слияние энергии и грации, глубины и
легкости, возвышенности и простоты! Читая всякую строку, вышедшую из-под
пера Лермонтова, будто слушаешь музыкальные аккорды и в то же время следишь
взором за потрясенными струнами, с которых сорваны они рукою невидимою...
Тут, кажется, соприсутствуешь духом таинству мысли, рождающейся из ощущения,
как рождается бабочка из некрасивой личинки... Тут нет лишнего слова, не
только лишней страницы: все на месте, все необходимо, потому что все
перечувствовано прежде, чем сказано, все видено прежде, чем положено на
картину... Нет ложных чувств, ошибочных образов, натянутого восторга: все
свободно, без усилия, то бурным потоком, то светлым ручьем, излилось на
бумагу... Быстрота и разнообразие ощущений покорены единству мысли; волнение
и борьба противоположных элементов послушно сливаются в одну гармонию, как
разнообразие музыкальных инструментов в оркестре, послушных волшебному жезлу
капельмейстера... Но, главное - все это блещет своими, незаимствованными
красками, все дышит самобытною и творческою мыслию, все образует новый,
дотоле невиданный мир... Только дикие невежды, черствые педанты, которые за
буквою не видят мысли и случайную внешность всегда принимают за внутреннее
сходство, только эти честные и добрые витязи букварей и фолиантов могли бы
находить в самобытных вдохновениях Лермонтова подражания не только Пушкину
или Жуковскому, но и гг. Бенедиктову и Якубовичу... {6}
Повторяем: небольшая книжка стихотворений Лермонтова {7}, конечно, не
есть колоссальный монумент поэтической славы; но она есть живое, говорящее
прорицание великой поэтической славы. Это еще не симфония, а только пробные
аккорды, но аккорды, взятые рукою юного Бетховена... Просвещенный
иностранец, знакомый с русским языком, прочитав стихотворения Лермонтова, не
увидел бы в их малочисленности богатства русской литературы, но изумился бы
силе русской фантазии, даровитости русской натуры... Некоторые из них
законно могли бы явиться в свет с подписью имени Пушкина и других величайших
мастеров поэзии... "Герой нашего времени" обнаружил в Лермонтове такого же
великого поэта в прозе, как и в стихах {8}. Этот роман был книгою, вполне
оправдывавшею свое название. В ней автор является решателем важных
современных вопросов. Его Печорин - как современное лицо - Онегин нашего
времени. Обыкновенно наши поэты жалуются, - может быть, и не без основания,
- на скудость поэтических элементов в жизни русского общества; но Лермонтов
в своем "Герое" умел и из этой бесплодной почвы извлечь богатую поэтическую
жатву. Не составляя целого, в строгом художественном смысле, почти все
эпизоды его романа образуют собою очаровательные поэтические миры. "Бэла" и
"Тамань" в особенности могут считаться одними из драгоценнейших жемчужин
русской поэзии; а в них еще остается столько дивных подробностей и картин, в
которых с такою отчетливостию обрисовано типическое лицо Максима Максимыча!
"Княжна Мери" менее удовлетворяет в смысле объективной художественности.
Решая слишком близкие сердцу своему вопросы, автор не совсем успел
освободиться от них и, так сказать, нередко в них путался; но это дает
повести новый интерес и новую прелесть, как самый животрепещущий вопрос
современности, для удовлетворительного решения которого нужен был великий
перелом в жизни автора... Но увы! этой жизни суждено было проблеснуть
блестящим метеором, оставить после себя длинную струю света и благоухания и
- исчезнуть во всей красе своей...
Прекрасное погибло в пышном цвете...
Таков удел прекрасного на свете!
Губителем неслышным и незримым,
Во всех путях беда нас сторожит,
Приюта нет главам, равно грозимым;
Где не была, там будет и сразит.
Вотще дерзать в борьбу с необходимым:
Житейского никто не победит.
Гнетомы все единой грозной силой.
Нам всем сказать о здешнем счастье: "было!" {9}
Как все великие таланты, Лермонтов в высшей степени обладал тем, что
называется "слогом". Слог отнюдь не есть простое уменье писать грамматически
правильно, гладко и складно, - уменье, которое часто дается и
бесталантности. Под "слогом" мы разумеем непосредственное, данное природою
уменье писателя употреблять слова в их настоящем значении, выражаясь сжато,
высказывать много, быть кратким в многословии и плодовитым в краткости,
тесно сливать идею с формою и на все налагать оригинальную, самобытную
печать своей личности, своего духа. Предисловие Лермонтова ко второму
изданию "Героя нашего времени" может служить лучшим примером того, что
Значит "иметь слог". Выписываем это предисловие:
Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь;
оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на
критики. Но обыкновенно читателям нет дела до нравственной Цели и до
журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так,
особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает
басни, если в конце ее не находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не
чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в
порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места;
что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое
к тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый
и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав
разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы
уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной,
нежнейшей дружбы.
Эта книжка испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость
некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно
обиделись - и не шутя, - что им ставят в пример такого безнравственного
человека, как герой нашего времени; другие же очень тонко замечали, что
сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и
жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется,
кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли
избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
"Герой нашего времени", милостивые государи мои, точно портрет, но не
одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего
поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может
быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования
всех трагических и романических злодеев, - отчего же вы не верите в
действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более
ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит
у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того
желали?
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините.
Довольно людей кормили сластями, у них от этого испортился желудок: нужны
горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб
автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем
людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было
весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и
вашему несчастию, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана,
а как ее излечить - это уж бог знает! {10}
Какая точность и определенность в каждом слове, как на месте и как
незаменимо другим каждое слово! Какая сжатость, краткость и вместе с тем
многозначительность! Читая строки, читаешь и между строками; понимая ясно
все сказанное автором, понимаешь еще и то, чего он не хотел говорить,
опасаясь быть многоречивым. Как образны и оригинальны его фразы: каждая из
них годится быть эпиграфом к большому сочинению. Конечно, это "слог", или мы
не знаем, что такое "слог"...
Немного стихотворений осталось после Лермонтова. Найдется пьес десяток
первых его опытов, кроме большой его поэмы - "Демон"; пьес пять новых,
которые подарил он редактору "Отечественных записок" перед отъездом своим на
Кавказ... Наследие не огромное, но драгоценное! "Отечественные записки"
почтут священным долгом скоро поделиться ими с своими читателями. Лермонтов
немного написал - бесконечно меньше того, сколько позволял ему его громадный
талант {11}. Беспечный характер, пылкая молодость, жадная впечатлений бытия,
самый род жизни, - отвлекали его от мирных кабинетных занятий, от уединенной
думы, столь любезной музам; но уже кипучая натура его начала устаиваться, в
душе пробуждалась жажда труда и деятельности, а орлиный взор спокойнее стал
вглядываться в глубь жизни. Уже затевал он в уме, утомленном суетою жизни,
создания зрелые; он сам говорил нам, что замыслил написать романическую
трилогию, три романа из трех эпох жизни русского общества (века Екатерины
II, Александра I и настоящего времени) {12}, имеющие между собою связь и
некоторое единство, по примеру куперовской тетралогии, начинающейся
"Последним из могикан", продолжающейся "Путеводителем в пустыне" и
"Пионерами" и оканчивающейся "Степями"... {13} как вдруг -
Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре!
Потух огонь на алтаре!.. {14}
Нельзя без печального содрогания сердца читать этих строк" которыми
оканчивается в 63 Ќ "Одесского вестника" статья г. Андреевского "Пятигорск":
"15 июля, около 5-ти часов вечера, разразилась ужасная буря с молниею и
громом: в это самое время, между горами Машукою и Бештау, скончался -
лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов. С сокрушением смотрел я на
привезенное сюда бездыханное тело поэта"... {15}
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств, и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и труда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны поэзии святой?
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится глас времен -
Благословения племен! {16}
Вернуться на предыдущую страницу
|
