В. Г. Белинский. Душенька, древняя повесть И. Богдановича

Вернуться на предыдущую страницу

"Душенька" имела в свое время успех чрезвычайный, едва ли еще не высший, чем трагедии Сумарокова, комедии Фонвизина, оды Державина, "Россиада" Хераскова. Пастушеская свирель Богдановича очаровала слух современников сильнее труб и литавр эпических поэм и торжественных од; миртовый венок его был обольстительнее лавровых венков наших Гомеров и

Пиндаров того времени. До появления в свет "Руслана и Людмилы" наша литература не представляет ничего похожего на такой блестящий триумф, если исключить успех "Бедной Лизы" Карамзина. Все поэтические знаменитости пустились писать надписи к портрету счастливого певца "Душеньки", а когда он умер, - эпитафии на его гробе. Один Дмитриев, в свое время поэтическая знаменитость первой величины, написал три такие эпитафии; вот они;

I

Привесьте к урне сей, о грации! венец:

Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

II

В спокойствии, в мечтах текли его все лета,

Но он внимаем был владычицей полсвета,

И в памяти его Россия сохранит.

Сын Феба! возгордись: здесь муз любимец спит.

III

На урну преклонясь вечернею порою,

Амур невидимо здесь часто слезы льет,

И мыслит, отягчен тоскою,

Кто Душеньку теперь так мило воспоет? {1}

Кажется, родной брат Богдановича написал следующее, славное в свое время двоестишие к творцу "Душеньки";

Зефир ему перо из крыл своих давал,

Амур водил пером, он "Душеньку" писал {2}.

Батюшков воспел Богдановича в своем прекрасном послании к Жуковскому "Мои пенаты", вместе с другими знаменитостями русской литературы:

За ними Сильф прекрасный,

Воспитанник Харит,

На цитре сладкогласной

О Душеньке бренчит;

Мелецкого с собою

Улыбкою зовет

И с ним, рука с рукою,

Гимн радости поет.

Карамзин написал разбор "Душеньки", в котором силился доказать, что

Богданович победил Лафонтена {3}, забыв, что сказка Лафонтена если писана и прозою, то прозою изящною, на языке уже установившемся, без усечений, без насильственных ударений, что у Лафонтена есть и наивность, и остроумие, и грация, столь сродственные французскому гению.

Что же такое в самом-то деле эта препрославленная, эта пресловутая "Душенька"? - Да ничего, ровно ничего: сказка, написанная тяжелыми стихами, с усеченными прилагательными, натянутыми ударениями, часто с полубогатыми и бедными рифмами, сказка, лишенная всякой поэзии, совершенно чуждая игривости, грации, остроумия. Правда, автор ее претендовал и на поэзию, и на грацию, и на остроумную наивность, или наивное остроумие; но все это у него поддельно, тяжело, грубо, часто безвкусно и плоско. Выпишем для примера хоть то место, где Душенька подходит к спящему Амуру, с светильником в руке и с мечом под полою:

Тогда царевна осторожно,

Встает _толь_ тихо как возможно.

И низу, по тропе златой,

Едва касаяся пятой,

Выходит в _некий_ покой,

Где многие от глаз преграды

Скрывали меч и свет лампады.

Потом с лампадою в руках,

Идет назад, на всякий страх,

И с воображением печальным,

Скрывает меч под платьем спальным;

Идет, и медлит на пути, _И ускоряет вдруг ступени_,

И собственной боится тени,

Боится змея там найти.

Меж тем в чертог супружний входит.

Но кто представился ей там?

Кого она в одре находит?

То был... но кто?.. Амур был сам.

Сей бог, властитель всей натуры,

Кому покорны все амуры.

Он в крепком сне, почти нагой,

Лежал, раскинувшись в постеле,

Покрыт тончайшей пеленой, _Котора_ сдвинулась долой, _И частью лишь была на теле_.

Склонив лицо ко стороне,

Простерши руки _обоюду_,

Казалось будто бы во сне

Он Душеньку искал повсюду.

Румянец розы на щеках,

Рассыпанный поверх лилеи,

И _белы_ кудри _в трех рядах_, _Вьючись_ вокруг белейшей шеи,

И склад, и нежность всех частей,

В виду, во всей красе своей,

Иль _кои_ крылися от вида,

Могли унизить Аонида,

За коим некогда, влюбясь,

Сама Венера, в дождь и в грязь,

Бежала в дикие пустыни,

Сложив величество богини.

Таков открылся бог Амур,

Таков иль был тому подобен,

Прекрасен, бел и белокур,

Хорош, пригож, _к любви способен_,

Но в мыслях вольных без _препятств_.

За сими краткими чертами

Читатели представят сами,

Каков явился бог _приятств_

И царь над всеми красотами.

Увидя Душенька _прекрасно_ божество

На место аспида, которого боялась,

Видение сие почла за колдовство,

Иль сон, или _призрак_, и долго изумлялась;

И видя наконец, как каждый видеть мог,

Что был супруг ее прекрасный самый бог,

Едва не кинула лампады и кинжала,

И, позабыв тогда свою _приличну стать_,

Едва не бросилась супруга обнимать,

Как будто б никогда его не обнимала.

Но удовольствием _жадающих очей_

Остановлялась тут стремительность _любовна_;

И Душенька тогда, недвижна и бессловна,

Считала ночь сию приятней всех ночей.

Она не раз себя в сем диве обвиняла,

Смотря со всех сторон, что только зреть могла, _Почто_ к нему давно с лампадой не пришла, _Почто_ его красот _заране_ не видала; _Почто_ о боге сем в незнании была

И дерзостно его за змея почитала.

_Впоследок царска_ дочь,

В _сию приятну_ ночь _Дая_ свободу взгляду,

Приближилась, потом приближила лампаду,

Потом нечаянной бедой,

При сем движении, и робком и несмелом,

Держа огонь над самым телом,

Трепещущей рукой

Небрежно над бедром лампаду наклонила

И, _масла часть_ пролив _оттоль_, _Ожогою бедра_ Амура разбудила,

Почувствовав _жестоку_ боль,

Он вдруг вздрогнул, вскричал, проснулся,

И, боль свою забыв, _от света ужаснулся_;

Увидел Душеньку, увидел также меч,

Который _из-под плеч_

К ногам тогда _скользнулся_;

Увидел он вины,

Или _признаки_ вин _зломышленной жены_;

И тщетно тут желала _Сказать несчастья все сначала_,

Какие в выправку сказать ему могла.

Слова в устах останов лились:

И свет и меч в _винах_ уликою являлись,

И Душенька тогда, _упадши_, обмерла.

Сиречь "сомлела"; - и поделом ей! Мы нарочно не поскупились на выписку:

пусть читатели сами судят по этому отрывку, какого труда и п_о_ту ст_о_ит прочесть поэму, писанную такими милыми стишками и преисполненную такой легкой, очаровательной и грациозной поэзии...

"Душенька" Богдановича ведет свое начало от высокого эллинского мифа о сочетании _души с любовью_, то есть о проникновении духовным началом естественного влечения полов: на этот раз из чистого и глубокого источника вытекла мутная лужица воробью по колено. Конечно, нельзя винить Богдановича за то, что ему не могла и в голову войти подобная мысль: об этих премудростях и в самой Германии очень незадолго до его времени начали догадываться; не виним его также за отсутствие художественного такта, пластичности и наивной грациозности древних: он не был ни художником, ни поэтом, ни даже особенно талантливым стихотворцем, да в его время о художественности и пластицизме древних и сами немцы только что начинали догадываться, а вся остальная Европа жила в идее остроумия; но ведь остроумие должно же быть остроумно, а не плоско; шалость должна же быть игрива, грациозна, чтоб не оскорблять эстетического вкуса...

Почему же "Душенька" Богдановича имела такой блестящий успех? - Мы первые согласны в том, что всякий блестящий успех всегда основывается если не на достоинстве, то на какой-нибудь основательной причине; и мы убеждены, что успех "Душеньки" был вполне заслуженный, так же как и успех "Бедной

Лизы". Это очень легко объяснить. Громкие оды и тяжелые поэмы всех оглушали и удивляли, но никого не услаждали, - и потому все мечтали о какой-то "легкой поэзии", вероятно, разумея под нею салонную французскую беллетристику. И вот является человек, который для своего времени пишет просто и легко, даже забавно и игриво, силится ввести в поэзию комический элемент, высокое смешать с смешным, как это есть в самой действительности, реторику поддельного эмфаза заменить реторикою поддельной наивности и остроумия, каким наградила его скупая природа. Естественно, что все приходит в восторг от такой _невидали_ и _небывальщины_: должно было приглядеться к ней (а для этого нужно было время и время), чтобы увидеть ее незначительность и пустоту. И пригляделись; но тогда еще наши литературные авторитеты сокрушались медленно: их и не читали, а все-таки хвалили по преданию и ленивой привычке. И вот Батюшков, поэт с большим дарованием и с художественным тактом, бессознательно преклоняясь перед всемогущею тогда силой предания, воспел Богдановича, как любимца муз и граций, с которыми у певца "Душеньки" не было ничего общего {4}. Ведь Дмитриев говорил же о

Хераскове:

Пускай от зависти сердца зоилов ноют;

Хераскову они вреда не нанесут:

Владимир, Иоанн щитом его покроют

И в храм бессмертья проведут {5}.

Воейков (во время _о_но, тоже литературная и поэтическая знаменитость) провозглашал:

Херасков, _наш Гомер_, воспевший древни браyи,

России торжество, падение Казани... {6}

А теперь? - Увы! - Sic transit gloria mundi! {Так проходит мирская слава! (лат.). - Ред.} ... Успеху "Душеньки" много способствовал и ее вольный, шаловливый тон, столь противоположный чопорности литературных приличий того времени. Этому же обстоятельству много обязаны были своим успехом и сказки Дмитриева "Причудница" и "Модная жена", которые, впрочем, по литературному достоинству гораздо выше "Душеньки". Однако ж поэма

Богдановича все-таки замечательное произведение, как факт истории русской литературы: она была шагом вперед и для языка, и для литературы, и для литературного образования нашего общества. Кто занимается русскою литературою как предметом изучения, а не одного удовольствия, тому - еще более записному литератору - стыдно не прочесть "Душеньки" Богдановича. - Но безотносительных достоинств она не имеет никаких, и в наше время нет ни малейшей возможности читать ее для удовольствия.

А между тем "Душенька" до сих пор все печатается новыми изданиями; мелкие книжные торговцы сделали ее постоянным средством для своих спекуляций. И это очень понятно. У нас есть особый класс читателей: это люди, только что начинающие читать, вместе с переменою национального сермяжного кафтана на что-то среднее между купеческим длиннополым сюртуком и фризовою шинелью. Обыкновенно они начинают с "Милорда английского" {7} и "Потерянного рая" (неистовым образом переведенного прозою с какого-то реторического французского перевода) {8}, "Письмовника" Курганова, "Душеньки" и басен Хемницера, - этими же книгами и оканчивают, всю жизнь перечитывая усладительные для их грубого и необразованного вкуса творения.

Потому-то эти книги и издаются почти ежегодно нашими сметливыми книжными торговцами.

Новое издание "Душеньки" очень скромно и ужасно безвкусно. Корректура неисправна. Приложений нет никаких.

Вернуться на предыдущую страницу