Виссарион Белинский. Литературные мечтания (Элегия в прозе) - часть 3
 Вернуться на предыдущую страницу
La verite! la verite! rien
plus que la verite! {*}
{* Истина! истина! ничего;
кроме истины! (франц.)
- Ред.}
"Как, что такое? Неужели обозрение?" - спрашивают меня испуганные
читатели.
Да, милостивые государи, оно хоть и не совсем обозрение, а похоже на
то. Итак - silence! {молчание! (франц.) - Ред.} - Но что я вижу? Вы
морщитесь, пожимаете плечами, вы хором кричите мне: "Нет, брат, стара шутка
- не надуешь... Мы еще не забыли и прежних обозрений, от которых нам жутко
приходилось! Мы, пожалуй, наперед прочтем тебе наизусть все то, о чем ты нам
будешь проповедовать. Все это мы и сами знаем не хуже тебя. Ведь ныне не то,
что прежде; тогда хорошо было вашей братье, не призванным обозревателям,
морочить нас, бедных читателей, а теперь всякий обзавелся своим умишком и в
состоянии толковать вкось и вкривь о том и о сем"...
Что мне отвечать вам на это неизбежимое приветствие?.. Право, ума не
приложу... Однако ж... прочтите, хоть так, от скуки - ведь ныне, знаете,
нечего читать, так оно и кстати... Может быть - (ведь чем черт не шутит!) -
может быть, вы найдете в моем кратком (слышите ли - _кратком_!) обзоре если
не слишком хитрые вещи, то и не слишком нелепые, если не слишком новые, то и
не слишком истертые... Притом же ведь чего-нибудь да стоят правда,
беспристрастие, благонамеренность... Что, не верите? - Отворачиваетесь от
меня, качаете головой, машете руками, затыкаете уши?.. Ну, бог с вами:
божиться не стану, хотите читайте, хотите нет; ведь и то сказать, вольному
воля!.. А впрочем, что же я расторговался с вами? Нет - прошу не
погневаться: рады или не рады, а прочесть должны: зачем же грамоте учились?
Итак, благословясь, к делу!
Вы, почтенные читатели, может быть, ожидаете, что я, по похвальному
обычаю наших многоученых и досужих Аристархов, начну мое обозрение с начала
всех начал - с яиц Леды, - дабы показать вам, какое влияние имели на русскую
литературу создание мира, грехопадение первого человека, потом Греция, Рим,
великое переселение народов, Атилла, рыцарство, крестовые походы,
изобретение компаса, пороха, книгопечатание, открытие Америки, реформация,
тридцатилетняя война и пр. и пр.? Вы, может статься, уже и не на шутку
струхнули, ожидая, что я, без всякой вежливости, схвачу вас за ворот, потащу
на пароход "Джон Буль" и на нем, как на волшебном ковре-самолете, полечу
прямо в Индию, в эту дивную родину человечества, в эту чудную страну
Гималаев, слонов, тигров, львов, удавов, обезьян, золота, каменьев и холеры;
вы, может быть, думаете, что я изложу вам содержание "Рамайяны" и
"Махабгараты", разберу неподражаемые красоты "Саконталы", обнаружу перед
вами все богатство этой многосложной и роскошной мифологии жрецов Магадевы и
Шивы и распространюсь кстати о поразительном сходстве _самскритского_ языка
с _славянским_? Нет, милостивые государи, не обманывайте себя столь лестною
надеждою: она не сбудется и, кажется, на вашу же радость, ибо - признаюсь
вам откровенно - священные письмена Вед для меня сущая тарабарская грамота,
а поэм и драм индийских я не видывал даже и в переводах. Не ожидайте также,
чтобы с берегов священного Гангеса я повел вас на цветущие берега Тигра и
Ефрата, где младенец-человек разбил идолов и поклонился огню; не ждите,
чтобы дерзкою рукою стал я срывать девственный покров с таинств древних
_магов_ или жрецов Озириса и Изиды на берегах многоводного Нила; не думайте,
чтобы я завел вас мимоходом в пустыни Аравийские, чтобы на песчаном океане,
у журчащего источника, под сению широколиственной пальмы, объяснять вам
седьмь славных Моал-лакат. Правда, дорога в эти страны мне известна не
меньше всех наших обозревателей; но боюсь пускаться с вами в такую даль:
жалко вас - неравно устанете или собьетесь с пути. Не более того услышите от
меня о Греции и ее изящной и богатой литературе; равным образом пройду
роковым молчанием и вечный Рим. Нет - не бойтесь! Не хочу - подражая нашим
прошедшим, настоящим, а может статься, и будущим обозревателям, которые
всегда начинают на один лад, с яиц Леды, и оканчивают ровно ничем, которые,
наскучив своим долговременным и скромным молчанием, принатужив свои
умственные способности, одним разом высыпают из своих голов весь неистощимый
запас своих огромных и разнообразных сведений и умещают его на нескольких
страничках приятельского журнала или альманаха, - не хочу ворошить костями
Гомеров и Виргилиев, Демосфенов и Цицеронов; и без меня довольно достается
им, бедненьким. Не только не стану наводить справок, с каких родов начали
писать или петь первобытные поэты, с _гимнов_ или _молитв_, но даже не
разыграю вам никакой прелюдии о литературе средних и новых веков, а начну
прямо с русской. Этого мало: не буду толковать даже и о блаженной памяти
_классицизме_ и _романтизме_: вечная им память!
Ну, решите сами, любезные читатели! не чудак ли я, да и только? Как,
принять на себя важную должность обозревателя и не воспользоваться таким
прекрасным случаем выказать свою глубокую ученость, взятую напрокат из
русских журналов, высказать множество светлых, резких, хотя уже и давно всем
известных и, как горькая редька, надоевших истин, сдобрить всю эту микстуру,
весь этот винегрет намеками на то и на се, разукрасить его каламбурами и
пестрым калейдоскопическим слогом, хотя бы наперекор здравому смыслу!.. Что,
милостивые государи, вы удивляетесь? То-то же, ведь говорил вам: прочтите,
авось не будете каяться... Подумайте хорошенько, а между тем еще раз
повторяю вам, что, к крайнему вашему огорчению, ничего этого не будет - а
почему, о том читайте ниже - и дивитесь.
Во-первых: потому, что не хочу мучить вас зевотою, от которой и сам
довольно страдаю.
Во-вторых: потому, что не хочу шарлатанить, то есть говорить свысока о
том, чего не знаю, а если и знаю, то очень сбивчиво и неопределенно.
В-третьих: потому, что все это прекрасно на своем месте, но к русской
литературе, предмету моего обозрения, нимало не относится: надеюсь открыть
ларчик гораздо проще.
В-четвертых: потому, что твердо помню премудрое правило бывшего нашего
критика, блаженной памяти Никодима Аристарховича Надоумка {12}, что _глупо,
для переезда через лужу на челноке, раскладывать перед собою морскую карту_.
Воля ваша, а я готов побожиться, что покойник говорил правду. Было время,
когда все затыкали уши от его невежливых выходок против тогдашних _гениев_,
а теперь все жалеют, что уже некому припугнуть хорошенько нынешних: изволь
тут угодить на весь свет! Впрочем, я это сказал так, a propos {кстати
(франц.). - Ред.} - спешу к началу.
Французы называют литературу _выражением общества_; это определение не
ново: оно давно нам знакомо. Но справедливо ли оно? Это другой вопрос. Если
под словом _общество_ должно разуметь избранный круг образованнейших людей,
или, короче сказать, _большой свет_, beau monde, тогда это определение будет
иметь свое значение, свой смысл, и смысл глубокий, но только у одних
французов. Каждый народ, сообразно с своим характером, происходящим от
местности, от единства или разнообразия элементов, из коих образовалась его
жизнь, и исторических обстоятельств, при коих она развилась, играет в
великом семействе, человеческого рода свою особенную, назначенную ему
провидением роль и вносит в общую сокровищницу его успехов на поприще
самосовершенствования свою долю, свой вклад; другими словами: каждый народ
выражает собою одну какую-нибудь сторону жизни человечества. Таким образом,
_немцы_ завладели беспредельною областию умозрения и анализа, _англичане_
отличаются практическою деятельностию, _итальянцы_ художественным
направлением. _Немец_ все подводит под общий взгляд, все выводит из одного
начала; _англичанин_ переплывает моря, прокладывает дороги, проводит каналы,
торгует со всем светом, заводит колонии и во всем опирается на опыте, на
расчете; жизнь _итальянца_ прежних времен была любовь и творчество,
творчество и любовь. Направление _французов_ есть жизнь, жизнь практическая,
кипучая, беспокойная, вечно движущаяся. _Немец_ творит мысль, открывает
новую, истину; _француз_ ею пользуется, проживает, издерживает ее, так
сказать. _Немцы_ обогащают человечество идеями; _англичане_ изобретениями,
служащими к удобствам жизни; _французы_ дают нам законы моды, предписывают
правила обхождения, вежливости, хорошего тона. Словом: жизнь _француза_ есть
жизнь общественная, паркетная; паркет есть его поприще, на котором он
блистает блеском своего ума, познаний, талантов, остроумия, образованности.
Для _французов_ бал, собрание - то же, что для _греков_ была _площадь_ или
_игры олимпийские_: это битва, турнир, где, вместо оружия, сражаются умом,
остротою, образованностию, просвещением, где честолюбие отражается
честолюбием, где много ломается копий, много выигрывается и проигрывается
побед. Вот отчего ни один народ не может сравняться с французами в этой
обходительности, в этой изящной ловкости и любезности, для выражения которых
словами опять-таки способен только один французский язык; вот отчего все
усилия европейских народов сравняться в сем отношении с французами всегда
оставались тщетными; вот отчего все другие общества всегда были, суть и
будут смешными карикатурами, жалкими пародиями, злыми эпиграммами на
французское общество; вот почему, говорю я, это определение словесности,
вследствие которого она должна быть _выражением общества_, так глубоко и
верно у французов. Их литература всегда была верным отражением, зеркалом
общества, всегда шла с ним рука об руку, забывая о массе народа, ибо их
общество есть высочайшее проявление их народного духа, их народной жизни.
Для писателей французских общество есть школа, в которой они учатся языку,
заимствуют образ мыслей и которое они изображают в своих творениях. Совсем
не так у других народов. В Германии, например, не тот учен, кто богат или
вхож в лучшие дома и блистательнейшие общества; напротив, гений Германии
любит чердаки бедняков, скромные углы студентов, убогие жилища пасторов. Там
все пишет или читает, там публика считается миллионами, а писатели тысячами;
словом: там литература есть выражение не общества, но народа. Таким же
образом, хотя и не вследствие таких же причин, литературы и других народов
не суть выражение общества, но выражение духа народного; ибо нет ни одного
народа, жизнь которого преимущественно проявлялась бы в обществе, и можно
сказать утвердительно, что Франция составляет в сем случае единственное
исключение. Итак, литература непременно должна быть выражением - символом
внутренней жизни народа. Впрочем, это совсем не есть ее определение, но одно
из необходимейших ее принадлежностей и условий. Прежде, нежели я буду
говорить о России в сем отношении, почитаю необходимым изложить здесь мои
понятия об _искусстве_ вообще. Я хочу, чтобы читатели видели, с какой точки
зрения смотрю я на предмет, о котором вызвался судить, и вследствие каких
причин я понимаю то или другое так, а не этак.
Весь беспредельный, прекрасный божий мир есть не что иное, как дыхание
единой, вечной _идеи_ (мысли единого, вечного бога), проявляющейся в
бесчисленных формах, как великое зрелище абсолютного единства в бесконечном
разнообразии. Только пламенное чувство смертного может постигать, в свои
светлые мгновения, как велико _тело_ этой души вселенной, сердце которого
составляют громадные солнца, жилы - пути млечные, а кровь - чистый эфир. Для
этой _идеи_ нет покоя: она живет беспрестанно, то есть беспрестанно творит,
чтобы разрушать, и разрушает, чтобы творить. Она воплощается в блестящее
солнце, в великолепную планету, в блудящую комету; она живет и дышит - ив
бурных приливах и отливах морей, и в свирепом урагане пустынь, и в шелесте
листьев, и в журчании ручья, и в рыкании льва, и в слезе младенца, и в
улыбке красоты, и в воле человека, и в стройных созданиях гения... Кружится
колесо времени с быстротою непостижимою, в безбрежных равнинах неба потухают
светила, как истощившиеся волканы, и зажигаются новые; на земле проходят
роды и поколения и заменяются новыми, смерть истребляет жизнь, жизнь
уничтожает смерть; силы природы борются, враждуют и умиротворяются силами
посредствующими, и гармония царствует в этом вечном брожении, в этой борьбе
начал и веществ. Так - _идея_ живет: мы ясно видим это нашими слабыми
глазами. Она мудра, ибо все предвидит, все держит в равновесии; за
наводнением и за лавою ниспосылает плодородие, за опустошительною грозою
чистоту и свежесть воздуха, в пустынях песчаной Аравии и Африки поселила
верблюда и строуса, в пустынях ледяного Севера поселила оленя. Вот ее
мудрость, вот ее жизнь физическая: где же ее любовь? Бог создал _человека_ и
дал ему ум и чувство, да постигает сию идею своим умом и знанием, да
приобщается к _ее_ жизни в живом и горячем сочувствии, да разделяет _ее_
жизнь в чувстве бесконечной, зиждущей любви! Итак, она не только мудра, но и
любяща! Гордись, гордись, человек, своим высоким назначением; но не забывай,
что божественная _идея_, тебя родившая, справедлива и правосудна, что она
дала тебе ум и волю, которые ставят тебя выше всего творения, что она в тебе
живет, а жизнь есть действование, а действование есть борьба; не забывай,
что твое бесконечное, высочайшее блаженство состоит в уничтожении твоего я в
чувстве любви. Итак, вот тебе две дороги, два неизбежные пути: отрекись от
себя, подави свой эгоизм, попри ногами твое своекорыстное _я_, дыши для
счастия других, жертвуй всем для блага ближнего, родины, для пользы
человечества, люби истину и благо не для награды, но для истины и блага, и
тяжким крестом выстрадай твое соединение с богом, твое бессмертие, которое
должно состоять в уничтожении твоего _я_, и чувстве беспредельного
блаженства!.. Что? ты не решаешься? Этот подвиг тебя страшит, кажется тебе
не по силам?.. Ну, так вот тебе другой путь, он шире, спокойнее, легче: люби
самого себя больше всего на свете; плачь, делай добро лишь из выгоды, не
бойся зла, когда оно приносит тебе пользу. Помни это правило: с ним тебе
везде будет тепло! Если ты рожден сильным земли, гни твой _хребет_, ползи
змеею между тиграми, бросайся тигром между овцами, губи, угнетай, пей кровь
и слезы, чело обремени лавровыми венцами, рамена согни под грузом
незаслуженных почестей и титл. Весела и блестяща будет жизнь твоя; ты не
узнаешь, что такое холод или голод, что такое угнетение и оскорбление, все
будет трепетать тебя, везде покорность и услужливость, отвсюду лесть и
хваления, и поэт напишет тебе послание и оду, где сравнит тебя с полубогами,
и журналист прокричит во всеуслышание, что ты покровитель слабых и сирых,
столп и опора отечества, правая рука государя! Какая тебе нужда, что в душе
твоей каждую минуту будет разыгрываться ужасная, кровавая драма, что ты
будешь в беспрестанном раздоре с самим собою, что в душе твоей будет слишком
жарко, а в сердце слишком холодно, что вопли угнетенных тобою будут
преследовать тебя и на светлом пиру и на мягком ложе сна, что тени
погубленных тобою окружат твой болезненный одр, составят около него адскую
пляску и с яростным хохотом будут веселиться твоими последними,
предсмертными страданиями, что перед твоими взорами откроется ужасная
картина нравственного уничтожения за гробом, мук вечных!.. Э, любезный мой,
ты прав: жизнь - сон, и не увидишь, как пройдет!.. Зато весело поживешь,
сладко поешь, мягко поспишь, повластвуешь над своими ближними, а ведь это
чего-нибудь да стоит! - Если же, при твоем рождении, природа возложила на
твое чело печать гения, дала тебе вещие уста пророка и сладкий голос поэта,
если миродержавные судьбы обрекли тебя быть двигателем человечества,
апостолом истины и знания, вот опять перед тобою два неизбежные пути.
Сочувствуй природе, люби и изучай ее, твори бескорыстно, трудись
безвозмездно, отверзай души ближних для впечатлений благого и истинного,
изобличай порок и невежество, терпи гонения злых, ешь хлеб, смоченный
слезами, и не своди задумчивого взора с прекрасного, родного тебе неба.
Трудно? тяжко?.. Ну, так торгуй твоим божественным даром, положи цену на
каждое вещее слово, которое ниспосылает тебе бог в святые минуты
вдохновения: покупщики найдутся, будут платить тебе щедро, а ты лишь умей
кадить кадилом лести, умей склонять во прах твое венчанное чело, забудь о
славе, о бессмертии, о потомстве, довольствуйся тем, если услужливая рука
торгаша-журналиста провозгласит о тебе, что ты великий поэт, гений, Байрон,
Гете!..
Вот нравственная жизнь вечной _идеи_. Проявление ее - борьба между
добром и злом, любовию и эгоизмом, как в жизни физической противоборство
силы сжимательной и расширительной. Без борьбы нет заслуги, без заслуги нет
награды, а без действования нет жизни! Что представляют собою индивидуумы,
то же представляет и человечество: оно борется ежеминутно и ежеминутно
улучшается. Потоки варваров, нахлынувших из Азии в Европу, вместо того,
чтобы подавить жизнь, воскресили ее, обновили дряхлеющий мир; из гнилого
трупа Римской империи возникли мощные народы, сделавшиеся сосудом
благодати... Что означают походы Александров, беспокойная деятельность
Цезарей, Карлов? - Движение вечной _идеи_, которой жизнь состоит в
беспрерывной деятельности...
Какое же назначение и какая цель искусства?.. _Изображать,
воспроизводить в слове, в звуке, в чертах и красках идею всеобщей жизни
природы_: вот единая и вечная тема искусства! Поэтическое одушевление есть
отблеск творящей силы природы. Посему поэт более, нежели кто-либо другой,
должен изучать природу физическую и духовную, любить ее и сочувствовать ей;
более, нежели кто-либо другой, должен быть чист и девствен душою; ибо в ее
светилище можно входить только с ногами обнаженными, с руками омовенными, с
умом мужа и сердцем младенца; ибо только _сии наследят царствие небесное_,
ибо только в гармонии ума и чувства заключается высочайшее совершенство
человека!.. Чем выше гений поэта, тем глубже и обширнее обнимает он природу
и тем с большим успехом представляет нам ее в ее высшей связи и жизни. Если
Байрон _взвесил ужас и страданье_, если он постиг и выразил только муки
сердца, ад души, это значит, что он постиг только одну сторону бытия
вселенной, что он вырвал и показал нам только одну страницу оного. Шиллер
передал нам тайны неба, показал одно прекрасное жизни, так, как он понимал
его сам, пропел нам только свои заветные думы и мечтания; злое жизни у него
или неверно, или искажено преувеличением; Шиллер в сем отношении равен
Байрону. Но Шекспир, божественный, великий, недостижимый Шекспир, постиг и
ад, и землю, и небо: царь природы, он взял равную дань и с добра и с зла и
подсмотрел в своем вдохновенном ясновидении биение пульса вселенной! Каждая
его драма есть мир в миниатюре; у него нет, как у Шиллера, любимых идей,
любимых героев. Посмотрите, как бесчеловечно смеется он над этим бедным
Гамлетом, с замыслом гиганта и волею ребенка, который на каждом шагу падает
под тяжестию подвига, предпринятого не по силам!.. Спросите у Шекспира,
спросите у этого царя чародеев: для чего он сделал из Лира слабого,
полуумного старичишку, а не идеал нежного отца, как Дюсис или Гнедич; для
чего он представил в Макбете человека, сделавшегося злодеем по слабости
характера, а не по влечению ко злу, а в Леди Макбет злодейку по чувству; для
чего он сделал из Корделии нежную любящую дочь, с мягким женским сердцем, а
на ее сестер наслал фурий зависти, честолюбия и неблагодарности? Он сказал
бы вам в ответ, что так бывает в мире, что иначе быть не может! - Да! Это
беспристрастие, это холодность поэта, который как будто говорит вам: _так
было, а впрочем, мне какое дело_! - есть высочайший зенит художественного
совершенства, есть истинное творчество, есть удел немногих избранных, о коих
говорят:
С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье,
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна {13}.
В самом деле, разве вы можете назвать то или другое явление прекрасным, а
это безобразным без отношений?.. Разве не один и тот же дух божий создал
кроткого агнца и кровожаж-дущего тигра, статную лошадь и безобразного кита,
красавицу черкешенку и урода негра? Разве он больше любит голубя, чем
ястреба, соловья, чем лягушку, газель, чем удава? Для чего же поэт должен
изображать вам одно прекрасное, одно умиляющее душу и сердце? Если Ган
Исландец может существовать в природе, то я, право, не понимаю, чем он хуже
какого-нибудь Карла Моора или даже Маркиза Позы? Я люблю Карла Моора как
человека, обожаю Позу как героя и ненавижу Гана Исландца как чудовище; но
как создания фантазии, как частные явления общей жизни они для меня все
равно прекрасны. Если поэт изображает вам, подобно какому-нибудь капитану
Сю, одно, ужасное, одно злое природы, это доказывает, что кругозор его ума
тесен, что его творческий гений ограничен, а ничуть не обнаруживает в нем
дурного, безнравственного человека. Вот, когда он своими сочинениями
старается заставить вас смотреть на жизнь с его точки зрения, в таком случае
он уже и не поэт, а мыслитель, и мыслитель дурной, злонамеренный, достойный
проклятия, ибо поэзия не имеет цели вне себя. Доколе поэт следует безотчетно
мгновенной вспышке своего воображения, дотоле он нравствен, дотоле он и
поэт; но как скоро он предположил себе цель, задал тему, он уже философ,
мыслитель, моралист, он теряет надо мной свою чародейскую власть, разрушает
очарование и заставляет меня сожалеть о себе, если, при истинном таланте,
имеет похвальную цель, и презирать себя, если силится опутать мою душу
тенетами вредных мыслей. Вам нравится ода "Бог" Державина? Но этот же
Державин написал "Мельника". Вы осуждаете Пушкина за многие вольности в
"Руслане и Людмиле"? Но этот же Пушкин создал вам "Бориса Годунова". Отчего
же такие противоречия в их художественном направлении? Оттого, что они
хорошо помнят правило:
Теперь гонись за жизнью дивной
И каждый миг в ней воскрешай,
На каждый звук ее призывный
Отзывной песнью отвечай! {14}
Да - _искусство есть выражение великой идеи вселенной в ее бесконечно
разнообразных явлениях_! Прекрасно было где-то сказано, что _повесть есть
краткий эпизод из бесконечной поэмы судеб человеческих_! Под это определение
повести подходят все роды художественных созданий. Все искусство поэта
должно состоять в том, чтобы поставить читателя на такую точку зрения, с
которой бы ему видна была вся природа в сокращении, в миниатюре, как земной
шар на ландкарте, чтобы дать ему почувствовать веяние, дыхание этой жизни,
которая одушевляет вселенную, сообщить его душе этот огонь, который
согревает ее. Наслаждение же изящным должно состоять в минутном забвении
нашего я, в живом сочувствии с общею жизнию природы; и поэт всегда достигнет
этой прекрасной цели, если его произведение есть плод возвышенного ума и
горячего чувства, если оно свободно и безотчетно вылилось из его души...
(Опять не кончилось.)
Вернуться на предыдущую страницу
|
