Вернуться на предыдущую страницу Вернуться на предыдущую страницу
Русский театр в Петербурге
Мы давно уже не говорили ни слова о новых пьесах, появившихся на сцене Александрийского театра с наступления нового театрального года, - следовательно, не отдавали отчета за целые шесть месяцев. И, между тем, опущение, сделанное нами в театральной хронике, совсем не так велико, как может казаться с первого взгляда. Это происходит от свойства пьес, играемых на сцене Александрийского театра: они являются иногда с шумом и исчезают без шума, не оставляя после себя ни следа, ни воспоминания; большая же часть из них пропадает без вести после первого представления. И, однако ж, публика так довольна всеми ими, что было бы бесполезно разуверять ее в их достоинстве и уверять в их ничтожестве. Вследствие этого мы сделали театральную хронику постоянною статьею в нашем журнале совсем не для критической оценки этих пьес, равно как и не для назидания или удовольствия почтеннейшей публики Александринского театра. Да и к чему бы послужило все это? Что можно сказать о "ничем"? Нет, наша цель совсем другая: мы трудимся для будущего историка русского театра и русской драматической литературы и надеемся, что только наша театральная хроника даст ему истинно драгоценные материалы. Чем больше наберется вдруг пьес, тем легче говорить о них, потому что повторять одно и то же двадцать раз гораздо скучнее и труднее, нежели сказать это один раз по поводу двадцати пьес. Нам недолго будет перечесть все, что до сих пор давалось на Александринском театре, а говорить об этих пьесах решительно все равно, что тотчас после их появления на сцене, что спустя три года.
Чтоб не нарушить полноты нашей театральной хроники, переберем наскоро все новые пьесы, которые давались с апреля месяца до настоящей минуты. Первая из них, по величине, по притязаниям на что-то великое и по имени ее автора, есть, конечно, -
Боярин Федор Васильевич Басенок, трагедия в пяти актах, и стихах, соч. Y. Кукольника1
Что сказать о ней теперь, когда уже о ней никто более не говорит и не помнит даже? Это тысяча первая попытка на воспроизведение итальянских и испанских страстей и отравлений, но одетых в quasi-русскую речь, в охабень и сарафан. Конечно, тут есть и талант, и ум, и чувство, но все это ложное, парадоксальное. Действительность и историческая истина принесены в жертву желанию написать эффектную трагедию из такой истории, из которой невозможно написать никакой трагедии. Но видно, что старые источники изобретения и готовые эффекты уже понадоели публике: тучная пьеса опочила сном праведника - вечная ей память!..
Давалось в это время и еще нечто вроде трагедии, названное:
Эспаньолетто, или Отец и художник2
Цель этого "нечто" состояла в "изображении итальянских страстей на севере"3. Но цель не всегда сходится с выполнением. Иной и хорошо метит, а не попадает, неизвестный же "изобретатель на севере итальянских страстей" и метит плохо, от какового прискорбного обстоятельства из его "Эспаньолетто" вышло сущее изображение итальянской галиматьи на русском языке, довольно, впрочем, грамотном. В этой путанице разговоров публика ровно ничего не поняла, мы - тоже: премудреная пьеса, бог с нею!..
От трагедии перейдем к комедии, из Испании и Италии переедем в Россию. Переезд не труден, потому что путь не далек: от одного вздора перейти к другому - все равно, что из одной комнаты перешагнуть в другую:
Прихоть кокетки, оригинальная комедия в четырех действиях, соч. Д. Бруннера4
Вот комедия, так комедия! Чего стоит уже то одно, что сюжет ее заимствован из современной хроники большого света! На сцене всё графини, княгини и генеральши - знать такая, что простому человеку страшно и взглянуть на сцену! А тон, манера говорить и держать себя - боже милосердный! Вообразите только, что все эти графини, княгини и генеральши называют друг друга ma chere!.. {милая (франц.).} Сейчас видно аристократок! А мужчины говорят друг другу mon cher {милый (франц.).}: сейчас видно, что "с турецким посланником в вист играют", подобно Ивану Александровичу Хлестакову!.. А какой пафос, какие свирепые страсти - бррррррр!.. Тут есть и Мефистофель в графском достоинстве и исполненный веры в мечту и адских, пожирающих страстей благородный юноша, кажется, из княжеской породы. Юношу мистифируют дамы; он подслушивает их разговор - дверь с треском отворяется, стулья падают, столы трещат - и самая восторженная галиматья рекою льется в виде высокопарных монологов... Все это так по-светски!.. Нет сомнения, что сочинитель знает большой свет, как свои пять пальцев, и что он там, как у себя дома...
Но еще лучше "Прихоти кокетки" -
Утро после бала Фамусова, комедия-шутка в одном действии, г. В*5
Есть люди, которые думают, что успех произведения основывается не на внутреннем его достоинстве, а на счастливо придуманном заглавии. Для таких людей талант - лишняя вещь. Придираясь к произведению, имевшему огромный успех, они берут его заглавие и имена действующих в нем лиц и смело сочиняют страшную нелепость. Так, некто г. Навроцкий, известный публике из театральной хроники "Отечественных записок" как "кандидат в гении", написал чудовищную бессмыслицу под именем "Нового Недоросля": ему захотелось стать наряду с Фонвизиным, - между тем он забыл, что Фонвизин сам выдумал "Недоросля", никому не подражая, ни у кого не заимствуя, и что Фонвизин был одарен от природы необыкновенным умом и необыкновенным талантом. Другой господин, вроде господина Навроцкого, смастерил "Настоящего ревизора"6, думая через это стать на одну доску с Гоголем. Наконец, третий господин, вроде того же господина Навроцкого, состряпал "Утро после бала Фамусова". Ему показалось, что "Горе от ума" не кончено, потому что в нем никто не женится и не выходит замуж. Стих Грибоедова, - этот удивительный стих, которому подобного доселе еще ничего не являлось в русской драматической литературе, нисколько не испугал г-на В* и не охолодил его сочинительской отваги. Исказив все характеры "Горя от ума", он смело состязается со стихом Грибоедова собственными стихами топорной работы, в которых беспрестанно попадаются слова: перговорить вместо переговорить, молкосос вместо молокосос, плутское лицо вместо плутовское лицо. Швейцар, в площадном фарсе г-на В*, является то Филькою, то Егорушкою, а Фамусов то вдовцом, то женатым человеком. Словом, такой диковинки давно уже не появлялось в сем подлунном мире, столь богатом разного рода диковинками. Несмотря на то, она благосклонно была принята публикою Александринского театра.
От аристократов перейдем к плебеям:
Гамлет Сидорович и Офелия Кузьминишна, водевиль, переделанный с французского Д. Ленским7
Какое остроумное название! Приказчик и перчаточница живут по соседству и переговариваются через дверь: он ее зовет Офелиею Кузьминишною, а она его - Гамлетом Сидоровичем. Потом они идут в клуб, и так как дело было на масленой, то Гамлет напивается пьян. К нему зачем-то стучится полиция, и он переносит свои пожитки в комнату Офелии. Вот и всё. По-французски это мило и забавно, потому что правдоподобно; по-русски - это чистый вздор, потому что совершненно вне русских нравов и обычаев.
Война с дворником, водевиль
К сочинению этого водевиля в Париже подали повод "Парижские тайны", а в них - проделки Кабриона с Пипле. Впрочем, содержание водевиля совсем другое. Взбешенный насмешками жильцов, дворник сгоряча отдул метлою жениха своей дочери и с отчаяния пустился рассказывать собравшимся вокруг него жильцам свои военные подвиги, совершенные под начальством его любимого полковника, убитого в сражении. Один из жильцов, молодой человек, по рассказу дворника узнал, что этот полковник был его отец, а так как этот дом принадлежит полковнику, то дворник и вручает молодому человеку бумаги, по которым он делается владельцем дома, где жил, как постоялец, мирит дворника с зятем и берет на себя свадебные издержки.
Еще был представлен "Воскресенье в Марьиной роще", дивертисмент московского изделия, о котором ничего нельзя сказать, кроме того, что это отчаянный вздор.-- К театральным новинкам нынешнего года можно отнести также возобновленные старые пьесы - "Модную лавку", комедию в трех действиях И. А. Крылова, и "Севильского цирюльника"8, доказавшего собою ту грустную истину, что в старину репертуар русского театра был и умнее и талантливее современного нам репертуара.
Вот и все летние пьесы. Теперь обратимся к осенним.
Наследство. Драма в пяти действиях, с прологом. Сочинение Ф. Сулье, перевод г. Григоровича9
Сулье напутал такую драму, что нет никакой возможности распутать ее в пересказе ее содержания: для этого необходимо сделать из его драмы повесть; но как у нас есть обыкновение повести переделывать в драмы и нет еще обыкновения переделывать драмы в повести, то мы и не хотим подавать дурного примера к новому дурному обыкновению, тем более что и Сулье сделал свою драму из своей же повести "Eulalie Pontois". Героиня драмы - Элали, дочь смотрителя замка маркизы Субиран, Понтуа, видит, как отец ее ворует завещание у умирающей маркизы, и чрез минуту от самого его узнает, что он зарезал больную маркизу. Элали принимают за убийцу; она отрекается от убийства, но виновного не называет, и сама скрывается. Это только пролог. Через год она является женою живописца Торси, который не знает, кто она, и прячет ее от всех. Родственники маркизы Субиран, пришедшие к Торси заказать ему свои портреты, узнают Элали в портрете жены Торси. Украденное завещание переходит из рук одного негодяя в руки другого. Элали признана и готовится принять казнь за убийство маркизы Субиран, но маркиз де Шанжирон, муж дочери графини де Бревиз, спасает ее, объявляя ей, что она, Элали, - дочь его отца и покойной маркизы Субиран и что последняя ей отказала все свое имение, и так как она, Элали, знала об истинном завещании (в руках негодяев подложное), то и не могла поднять рук на свою благодетельницу, ergo {следовательно (латин.).}, невинна. Тут и конец. В целом эта драма вся построена на эффектах; но при хорошей обстановке и хорошем выполнении на сцене она очень занимательна, тем более что в ее подробностях много умного и верно схваченного из действительности. Так мы и видели ее и любовались ею на нашей французской сцене. На русском театре она... но, как сказал автор новой "Тилемахиды"10 -
Молчание, тобою в мире
Не оскорбится слуха взор!..
Дядя Пахом. Комедия в двух действиях, П. Фурмана11
Переделка французского водевиля "L'Oncle Baptiste" {"Дядюшка Батист" (франц.).}, с грехом пополам примененного к русским купеческим нравам. Купец, бреющий бороду и живущий по-немецки, отдает свою дочь Настеньку замуж за молодого человека, в которого она "влюблена" и который ее "обожает". На сговор приезжает брат отца Настеньки, с бородою, сильно припахивающею капустою, и в армяке, и барон Думштольц, дядя жениха. Барон, увидя бороду невестина дяди, не соглашается на свадьбу. К довершению беды, один из должников отца невесты обанкрутился. Но Пахом с бородою, от которой припахивает капустою, дает брату денег, а барону угрожает открытием какой-то тайны, и свадьба оканчивается гораздо благополучнее пьесы г. Фурмана.
Пажи Бассомпьера. Водевиль в одном действии, переведенный с французского Д. Ленским12
Две переодетые девицы служат пажами у маршала Бассомпьера, потом дерутся на шпагах, из чего выходит преплохой водевиль.
Как опасно читать иные газеты! Комедия в одном действии, переведенная П. Фурманом
Честный мещанин Тушар любит читать "Gazette des Tribunaux" {"Судебные ведомости" (франц.).}, где помещаются иногда самые ужасные процессы по случаю убийств отцов детьми, мужей женами ради наследства. Чудаку приходит в голову, что и его жена хочет отравить его. Когда человек помешается на какой-нибудь нелепости, он во всем видит подтверждение своих подозрений. Из этого у Тушара выходят с женою пресмешные сцены; но к концу все объясняется: Тушар просит у жены прощения и дает обещание не читать больше "Gazette des Tribunaux".
Матушка привратница, а дочка певица. Шутка-водевиль в одном действии
Какая-то путаница слов, в которой ничего понять невозможно.
Лучше и важнее всех этих театральных новостей временное появление на петербургской сцене московского артиста М. С. Щепкина13. Публика толпами сбирается смотреть его игру, и театр всегда полон. Это обстоятельство не может не остаться без многих весьма хороших последствий. Публика Александрийского театра, благодаря Щепкину, наконец, взяла в толк, что "Женитьба" Гоголя - не грубый фарс, а исполненная истины и художественно воспроизведенная картина нравов петербургского общества средней руки. Здешние артисты, поняв, с кем они играют, сделали на этот раз побольше, нежели сколько делали прежде, разыгрывая эту пьесу, - и каждое слово ее, каждое выражение принималось с живым смехом удовольствия. "Горе от ума" давалось три раза, "Гевизор" два раза, "Игроки" Гоголя один раз. Несмотря на то, что в "Матросе" Щепкин играл один-одинехонек, эта пьеса произвела глубокое впечатление и доказала собою ту простую истину, что разделение драматических произведений на трагедию и комедию в наше время отзывается анахронизмом, что назначение драматического произведения - рисовать общество, страсти и характеры и что трагедия так же может быть и в комедии, как и комедия в трагедии. Щепкин принадлежит к числу немногих истинных жрецов сценического искусства, которые понимают, что артист не должен быть ни исключительно трагическим, ни исключительно комическим актером, но что его назначение - представлять характеры, без разбора их трагического или комического значения, но лишь соображаясь с своими внешними средствами, то есть не играя статных молодых людей, будучи человеком пожилым и тучным, и т. п. Мы убеждены, что если б такой артист, как Щепкин, почаще являлся на сцене Александрийского театра, требования здешней публики скоро сделались бы совсем другими, а сообразно с ними произошла бы большая перемена со стороны здешних артистов в манере играть роли из порядочных пьес.