Вернуться на предыдущую страницу Вернуться на предыдущую страницу
Репертуар русского театра,
издаваемый И. Песоцким. Восьмая и девятая книжки.
Август и сентябрь. 1840
ПРИЛОЖЕНИЯ К РЕПЕРТУАРУ РУССКОГО ТЕАТРА.
No 1. Антоний и Клеопатра, Шекспира
ПАНТЕОН РУССКОГО И ВСЕХ ЕВРОПЕЙСКИХ ТЕАТРОВ.
Часть III. No 7 и 8-й. 1840.
При нем безденежное приложение:
ТЕКУЩИЙ РЕПЕРТУАР РУССКОЙ СЦЕНЫ.
No 2. Пожилая девушка, или Искусство выходить замуж.
Комедия-водевиль в одном действии
Наконец "Пантеон" уже не только не отстает выходом книжек от "Репертуара", но начинает иногда и обгонять его: так, восьмая книжка его явилась раньше восьмой книжки "Репертуара", хотя девятая сего последнего и предупредила девятую "Пантеона". Но ревность двух соперников этим не ограничивается: "Пантеон" выдает безденежные прибавления, состоящие из водевилей, а "Репертуар" решился выдавать своим подписчикам такие же приложения, состоящие из драм. Доброе дело! Публика в явном выигрыше от такого благородного соревнования двух соперников, да и сами они, уверяем их, не будут в накладе. Взглянем же на вышедшие книжки того и другого.
Что в 8-й книжке "Репертуара"? Чудо чудное, диво дивное, именно "Солдатское сердце, или Бивуак в Саволаксе", военный анекдот из финляндской кампании, в двух действиях, с эпилогом, соч. Н. А. Полевого. Вы, верно, уже читали в газетах об этом великом произведении нашего драматического гения, этом торжестве несравненных талантов нашей сцены, гг. Толченовых и Леонидова? И вот оно снова предстает на ваш суд, но не на сцене, а в печати, для вящего услаждения вашего эстетического вкуса, рядком с "Замужнею вдовою и мужем-холостяком", комедиею г. Зотова, но не Рафаила Михайловича Зотова, нашего романического гения, а просто г. М. Зотова, которого должно называть г. Зотовым II-м, для отличия от г. Зотова I-го1. Не все же одних гениев - надо дать место и простым талантам... В 9 книжке "Репертуара" опять пьеса г. Полевого - "Иван Иванович Недотрога", - тоже очень интересная в чтении. Но оставим вздоры, которыми наполняется "Репертуар", и поговорим о деле, то есть о приложении к 9 книжке этого пустого издания. Нельзя не похвалить издателя за это приложение. Благодаря господствующему вкусу нашей публики, теперь у нас нельзя издавать отдельно драм Шекспира, потому что нельзя надеяться на распродажу и десятка экземпляров, как бы ни был хорош перевод. Поэтому ничего не остается делать, как печатать драмы Шекспира в журналах, хотя многие и находят это странным. "Антоний и Клеопатра" принадлежит к лучшим созданиям Шекспира, если только у Шекспира существуют не лучшие создания. Есть надежда, что скоро будет напечатан и его "Кориолан": тогда, припомнив кстати старинный, но близкий перевод его же "Юлия Цезаря", мы в особой статье поговорим обо всех трех римских драмах Шекспира2. Теперь пока скажем, что "Антоний и Клеопатра" переведена с английского, хотя и прозою, но прекрасно. Дай бог, чтобы у нас побольше было таких переводов драм Шекспира! Мысли Шекспира переданы верно, язык, за исключением очень незначительных небрежностей, везде силен, благороден и чист. Желаем от всей души, чтоб неизвестный переводчик "Антония и Клеопатры"3 не ограничился одним этим опытом, а г. издатель "Репертуара" почаще, как он и обещается, дарил публику такими "приложениями": благодарность наша к нему за это так будет велика, что мы будем совсем забывать о том, при чем должны являться эти "приложения", и оставим это нечто, называемое "Репертуаром", в покое.
"Гризельда", трагедия в 5 действиях, соч. Ф. Гальма, переделанная для русской сцены П. Г. Ободовским, составляет капитальную пьесу No 7 "Пантеона". Мы уже не раз имели случай высказывать наше мнение о переводах г. Ободовского. Оно и теперь то же самое: переводы г. Ободовского вообще больше хороши, чем дурны, но выбирать он не мастер. "Гризельду" Гальма мы, не запинаясь, назвали бы одною из самых несносных немецких штук, если бы нас не останавливало в ее заглавии слово "переделана". Справляться с подлинником некогда, да и игра не стоила бы свеч, - и потому скажем коротко и ясно, что перевод этой пьесы нисколько не обогащает ни русской литературы, ни репертуара русской сцены. Впрочем, мысль ее самая счастливая. Рыцарь женился на дочери угольщика, пленясь ее красотою, разумом и добродетелями. Королева с своими дамами публично осмеяла его за этот выбор. Оскорбленный рыцарь предлагает королеве пари на любовь, верность и безусловную покорность своей жены, с тем, что если последняя с честию для себя выдержит испытание, то королева преклонит пред нею колени. Приехав домой, он требует у жены своей сына, чтобы передать его в руки посланных от короля, который хочет его убить, - "или, - говорит он ей, - я головою своею заплачу за неповиновение". Ужасная борьба материнской нежности с супружеской любовью возникает в душе Гризельды; но жена побеждает мать. Далее Персиваль объявляет своей жене, чтоб она согласилась на развод с ним, вышла бы из замка в том же платье, в каком вошла в него, ибо он, по повелению короля, женится на другой. Как безответная жертва, Гризельда подвергается всем испытаниям и переносит их с геройским самоотвержением. Она даже спасает мужа своего от смерти, подвергаясь сама опасности лишиться жизни. Наконец, он объявляет ей, что все это было - комедия, королева хочет преклонить перед нею колени; но оскорбленная любовь Гризельды вспыхивает негодованием - она не допускает королевы стать перед собою на колени и объявляет мужу, что он истребил в ее сердце веру в любовь, а с нею и ее земное счастие, и что поэтому от сей минуты все между ими кончено. Прекрасный, истинно трагический конец! Оскорбленная любовь наказала бы гордость, и дурное дело было бы наказано само собою! Мы понимаем порыв гордости в сердце Персиваля, понимаем даже и его жестокую твердость в продолжение варварского испытания: его любовь не так была глубока, чтоб быть вместе и верою; только опыт мог дать благородному рыцарю веру в сердце дочери угольщика, хотя это сердце и было глубоко, как океан... Но мы же должны понять и то, что есть мера оскорблению любви, за которою любовь переходит в ненависть, в равнодушие или в чувство оскорбления, и что Гризельда, если бы и хотела, уже не могла простить своего мужа. Но что же сделал г. Гальм или его переделыватель? Он, или один из них (не знаем, который), призвал на помощь ребенка, который кричит: "маменька!", а Персиваль, не будь плох, да и придрался к этому слову - говорит: "Прости хоть для сына!" - и следующие слова в прописи: "Гризельда, не в силах противиться голосу природы, бросается в объятия Персиваля" замыкают трагедию, к немалому утешению чувствительных сердец и резонерствующих голов. Добрые души!.. Вообще, вся трагедия эта сшита кое-как, на живую нитку: ни характеров, ни образов, ни резко очерченных положений; все бледно, вяло, безжизненно; а кажется, было бы где развернуться!..
Зато "Пантеон" вполне вознаградил своих читателей капитальною пьесою в своей восьмой книжке: мы говорим о пятиактной драме Больвера "Норман, морской капитан, или Родовое право": интересно, трогательно, возвышенно, просто, благородно! Коротко: не гениальная, не художественная, но прекрасная и не чуждая поэзии пьеса. Она переведена с английского г. Горкавенко и переведена очень хорошо.
Замечательна в No 7-м теоретическая статья профессора Вильсона: "О драматическом искусстве индийцев". В ней ощутителен недостаток философского взгляда, много пристрастия к своему предмету, так что не только в индийской драме видит автор нечто высшее греческой и шекспировской трагедии, но и самому устройству индийского театра отдает преимущество перед театрами европейскими; однако ж эта статья все-таки заслуживает внимание по интересному содержанию и живому изложению.-- Прекрасна также статья и в No 8: "Итальянский театр: Стентарелло"4 - живая, увлекательная картина национального театра в Италии. Вот такие статьи весело встречать везде, а в "Пантеоне" особенно, потому что они прямо относятся к его сущности... Надо еще заметить, что перевод обеих статей чрезвычайно хорош.
В No 8 "Пантеона" не без удовольствия можно прочесть рассказ г. Воскресенского "Тринадцатый гость", названный им "картиною замоскворецких нравов": это и в самом деле очень забавный очерк мещанских нравов во вкусе Поль де Кока. Что если бы г. Воскресенский, вместо плохих романов, каковы: "Он и она", "Проклятое место" и "Черкес", принялся за легкие рассказы и, вместо аристократов, рисовал бы нам людей, доступных его наблюдательности! Право, лучше бы!..
Из приложений особенно замечателен портрет Мольера: он так хорошо сделан, что стоит хорошей рамки.