Вернуться на предыдущую страницу Вернуться на предыдущую страницу
Сказка за сказкой. Том IV. Редактор Н. В. Кукольник. Издание М. Д. Ольхина. Санкт- Петербург. В типографии Жернакова. 1844. В 8-ю д. л. 396 стр.
Несмотря на все возгласы и многоглаголивые, широковещательные толки о том, что успешный ход книжной торговли способствует процветанию литературы и что появление или "воздвижение" известного книгопродавца должно будет породить целые дюжины новых Ломоносовых, Державиных, Фонвизиных, Крыловых, Карамзиных, Жуковских, Батюшковых, Пушкиных, Грибоедовых, а по мере надобности, пожалуй, и Гомеров, Софоклов, Пиндаров, Сократов, Платонов, Аристотелей, Шекспиров, Дантов, Сервантесов, Шиллеров, Гёте, Байронов, Вальтер-Скоттов, Куперов и т. д. и т. д.; несмотря на всё это, литература наша день ото дня вянет более и более. Правда, иной книгопродавец в короткое время успел издать множество книг, между которыми есть несколько и порядочных; но новых гениев, новых талантов не является, и русской публике попрежнему читать нечего, кроме журналов. Вот, например, уже третий год тянется издание "Сказки за сказкой", а между тем ее вышел только четвертый том! Но что же в этих четырех томах? - Около двух десятков повестей и рассказов, из которых пьесы четыре хорошие, пять или шесть сносных да около десятка несносных. Но хуже всех томов последний. Если б мы фактически не знали о страшной нищете русской литературы в настоящее время, мы имели бы право принять этот четвертый том "Сказки за сказкой" за пуф, за насмешку над добродушием публики, которая еще держится невинной привычки не только покупать русские книги, но и читать их. Из пяти повестей, составляющих четвертый том "Сказки за сказкой", две до того плохи, - чтоб не сказать плоски и пошлы, - что не знаешь, чему больше удивляться, смелости ли наших писак или добродушию публики, которая читает себе на здоровье всё, что ни выдадут ей за сочинение. Если есть охотники на повести, подобные "Градскому главе" и "Сиротке", то нельзя не убедиться, что у нас еще много людей, которым
Печатный каждый лист быть кажется святым. "Градски(о)й глава" есть новое творение неутомимого г. Н. Полевого. Удивительную эту повесть можно было бы почесть за злую пародию на "Le Medecin de campagne" {"Сельского врача" (франц.). - Ред.} Бальзака, если бы не разуверял в этом отпечаток крайней бездарности, который прежде всего бросается в глаза при чтении этой сказки. Не имея намерения пародировать бальзаковского романа, г. Н. Полевой не хотел также ограничиться и простою ролью подражателя. Воспользовавшись мыслию Бальзака, он тем не менее хотел написать повесть истинно русскую так, чтобы все сказали о ней:
Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.
Для этого он придумал героя, какого не бывало и не может быть. Это, видите ли, купец - истинный отец и благодетель своего города, но не в том смысле, как знаменитый полицеймейстер в "Мертвых душах", который в лавки купцов наведывается, как в собственную свою кладовую: Григорий Саввич устроил в своем городе отличную мостовую, чудесное фонарное освещение, устроил фабрики, заводы, больницы, коммерческие компании, чуть ли не банки, оживил торговлю, которой вовсе не было, привлек капиталы и проч. и проч. Прежде всего надо сказать, что Григорий Саввич был человек с высшими взглядами, знал языки, разные науки (которым навострился в одном из русских университетов), читал книги; добродетели был беспримерной: о чем ни заговорите с ним, хоть о политической экономии - так, сударь мой, отхватает вам, что куда за ним иному профессору (и не мудрено: эту науку он изучал, кажется, по известной речи "О невещественном капитале" и по статьям "Московского телеграфа"), а уж о географии и статистике нечего и говорить: знал он их не хуже г. Зябловского. Но чему он был обязан всеми своими знаниями и добродетелями? - смурому кафтану, александрийской рубашке с косым воротом и плисовым шароварам, которые запихивались в сапоги с кисточкою... Если не верите, прочтите повесть: из нее вы увидите ясно, что вздумай Григорий Саввич носить фрак или сюртук с принадлежностями, подобно всем образованным на человеческую стать людям, он забыл бы вдруг все свои познания и лишился бы всех своих добродетелей, а, что всего хуже, в России один дрянной городишко не превратился бы в продолжение каких-нибудь десяти лет в новый Лион, новый Манчестер или новую Одессу... Жаль, что г. сочинитель не заметил, под каким градусом широты и долготы должно искать этого чудесного города, если только он существует не в "Шехеразаде"... Вот что значит борода и мещанский костюм!.. Удивительная повесть! Жаль только, что она рассказана скучно, вяло, мертво, словно во сне; да уж и в самом деле, не сон ли это?.. В таком случае дело понятное и извинительное:
Когда же складны сны бывают?
Но когда же нескладные нелепости и печатаются? - скажет иной читатель. И то правда!..
"Сиротка" написана совершенно в одном духе с "Градским главою". Вся разница в том, что последний есть плод таланта, давно уже возмужавшего, вполне развившегося, искушенного опытом и трудами многочисленными и разнообразными; а первая есть первый опыт таланта еще юного, хотя и обещающего много. Рассказать содержание "Сиротки" нет никакой возможности: будет с нас и того, что за грехи наши мы прочли ее; выписать же из нее некоторые фразы мы почтем за труд приятный и забавный, которым надеемся доставить удовольствие читателям, имевшим неизреченное счастие не читать, этой повести. Итак, слушайте: "Пламенная нега девической непорочности разливалась по всем жилкам стройного, роскошного ее состава" (стр. 198). - "О боже мой, боже! неужели непременно должно быть подлецом, чтобы пожинать лавры наслаждений на этом боевом рынке жизни!" (стр. 217). - "Очень понятно было, что в душе его, как в котле Макбетовых ведьм, варились чары злобы, мести и злодейских замыслов" (стр. 248). - "Я подсел к столу и со вниманием следил игру, в которой сиятельного графа рвали господа понтеры, как рвут борзые собаки атакованного волка. Казильда прохаживалась по балкону с книжкою в руках (умница-девушка!) и о чем-то размышляла; я не смел возмущать дум ее; мне мечталось, что эти думы врачуют боль сердца, израненного ядовитыми стрелами любви, столь нахально и столь злонамеренно возженной в ее сердце пламенником закоренелого разврата" (стр. 249). - "Я страдал и страдал невыразимо. Сердце мое предчувствовало, что прекрасная Казильда, чистая, великолепная жертва грозного рока, не жилец тревожного подлунного мира; это была заблудившаяся звездочка, превращенная в миллионы искр, угасающих на ядовитой влаге Мертвого моря; это был райский цветок, похищенный Аббаддонною и брошенный в пламенеющий зев тартара; это была капля надзвездного эфира, которым дышат ангелы, - капля, опущенная в мрачную, мутную атмосферу земного бытия и безжизненно иссыхающая на раскаленном крыле времени" (стр. 254). Это была, - прибавим мы от себя, - страшная галиматья! Нет, мало: повесть "Сиротка" есть море-океан галиматьи! Мы не выбирали из нее лучшего, но выписывали, что прежде бросалось в глаза, и если б хотели вычерпать выписками все нелепости, то принуждены были бы перепечатать всю повесть г. А-ва, от первого до последнего слова.
"Градски(о)й глава" - это "Одиссея", плод столько же мудрости, сколько и творческого вдохновения; всё, что в речи "О невещественном капитале" было выражено философски, здесь является облеченным в поэтическую форму. "Сиротка" - это "Илиада", где всё поэзия и вдохновение, еще, конечно, не сдружившиеся с здравым смыслом; но ведь и то сказать, Гомер сложил свою вековечную поэму, будучи уже в преклонных летах, а г. А--в, кажется, еще так юн, что и читателей своих считает за школьников... Но это не беда: подрастет, будет писать не хуже г. Полевого...
"Клятва" принадлежит к числу тех дюжинных посредственностей, которые не то, чтобы худы, да и не то, чтобы хороши. Рассказ недурен, но содержание вздорно: всё дело вертится на том, что героиню повести несправедливо ревнует муж, и ей стоило бы сказать одно слово для своего оправдания, но она не говорит этого слова, зная, что в таком случае не вышло бы повести. Право, не стоит труда писать и печатать подобные ничтожности. От "Градского главы" или "Сиротки" можно в веселый час похохотать; а от "Клятвы" только заснешь, именно потому, что она совсем не глупа, да и не очень умна, тогда как те...
"Татарские набеги" покойного Основьяненки принадлежат к таким произведениям, которые не без удовольствия перелистываются. И то хорошо!
Лучшая повесть в четвертом томе "Сказки за сказкой" называется "Максим Созонтович Березовский" и написана г. Кукольником. Содержание ее очень интересно; основная мысль прекрасна; попадаются отдельные хорошие места; но целое рассказано довольно длинно и чуть не слабо. Видно, что автор писал наскоро и торопился к сроку, а оттого из прекрасного произведения вышло у него что-то бесцветное и не то хорошее, не то посредственное - разобрать трудно. Жаль!
И вот вам весь четвертый том "Сказки за сказкой". Сколько времени, бумаги, чернил, перьев и потом опять времени, бумаги, чернил, типографской работы и прочего потрачено на него! А для чего? Должно быть, для процветания книжной торговли, без которой не может, как говорят, процветать русская литература... Господа, ни то, ни другое не может процветать одно без другого! Вы всё хлопочете только об оживлении книжной торговли, и оттого-то, видно, у нас нет ни литературы, ни книжной торговли...